В общей сложности за весь период существования Третьего рейха в концентрационные лагеря было отправлено от 5000 до 15 000 гомосексуалистов, из которых, как считается, погибло около половины
[1159]. Несомненно, что с ходом войны политика нацистов в отношении гомосексуалистов все более ужесточалась. На самом деле, широчайшее распространение системы концентрационных лагерей не только свидетельствовало о ненасытности военной экономики, но также отражало растущий радикализм всего нацистского режима. К февралю 1944 г. Имперское министерство юстиции готовилось принять закон, разрешавший полиции арестовывать, заключать в тюрьму, и на самом деле уничтожать каждого, кто будет признан элементом, «враждебным обществу». Проект закона формулировал это положение следующим образом:
Враждебным элементом является: (1) всякий, кто своей личностью и образом жизни... демонстрирует неспособность своими силами отвечать минимальным требованиям национального общества; (2) всякий, кто (а) из нежелания работать или легкомысленного отношения тяготеет к бесполезной, расточительной либо беспорядочной жизни... или (Ь) из пристрастия или природной склонности тяготеет к ... совершению уголовных преступлений, или из склонности к беспорядку, сопряженной с пьянством, серьезно пренебрегает своими обязанностями перед национальным обществом, или (с) злостно нарушает общественный порядок, внося раздражение и смуту; или (3) всякий, личность или образ жизни которого ясно свидетельствует о природной тяге к совершению серьезных преступлений
[1160].
В преамбуле к проекту закона, написанного криминологом Эдмундом Мецгером, говорилось, что закон должен применяться к «неудачникам» и «аморальным» элементам, а также к преступникам и лицам, уклоняющимся от работы
[1161]. Закон так и не нашел применения. Геббельс считал, что его принятие произведет негативное впечатление за пределами Германии, в то время отчаянно нуждавшейся в поддержке нейтральных стран. Другие представители высших эшелонов общества блокировали принятие закона о враждебных элементах, поскольку этот закон обеспечивал полицейской системе Гиммлера практически неограниченную власть над всем германским обществом и путем разнузданного террора придавал новую силу нацистской идеологии
[1162]. Однако закон был типичным продуктом того времени. Его текст пропитан возродившимся на заключительных этапах войны ра-дикалистским духом «нового времени борьбы». Этот дух овладел тогда всем государственным и партийным аппаратом Германии.
Глава 6
Моральный дух нации
Страх и раскаяние
I
Ночью 10 марта 1941 г. внезапный шум разбудил 15-летнюю девочку, проживавшую со своей семьей в доме рабочего квартала Дюссельдорфа. «Я услышала, как отчим ругается с мамой, — рассказала она позже гестапо. — Он был пьян, и я слышала, как он произнес: “Теперь уже все равно. Англия точно победит. Германии больше нечем воевать”. На что мама возразила: “Ты не немец, раз так говоришь. Я сдам тебя полиции”». Встав с постели, девочка стала наблюдать за ссорой через кухонную дверь. «Я видела, — продолжала она, — как отчим взял нож и замахнулся на маму со словами: “Пока ты меня не предала, я тебя прикончу”. Я вбежала, чтобы заступиться за мать, и отчим, заметив меня, тут же спрятал нож и попытался ударить меня стулом... Потом его забрала полиция»
[1163]. Его жена сообщила гестапо, что, кроме прочего, он сказал: «Это Гитлер виноват в том, что идет война и народ голодает» и «Гитлер хотел перевешать евреев, но пусть сперва его самого вздернут». Мужчина отверг все обвинения и заявил, что ничего подобного не помнит, поскольку был в стельку пьян. Как и во множестве подобных (хоть и менее драматичных) эпизодов, дело было не столько в том, что жена осуждала политические убеждения мужа. Расследовавшие дело офицеры гестапо поняли, что девочка была права: ее отчим регулярно напивался и скандалил, и пришли к выводу, что причиной случившегося стали скорее семейные неурядицы, нежели неприятие режима. Они решили, что доказательств для возбуждения дела недостаточно, и, конфисковав нож, отпустили мужчину на свободу. В подобных случаях полиция обычно вставала на сторону мужа: защита избитых жен не входила в число первостепенных задач гестапо
[1164].
Впрочем, были случаи, когда полиция относилась к жалобам женщин куда серьезнее. В частности, в марте 1944 г. некая жительница Дюссельдорфа, чей дом был уничтожен во время бомбежки, решила приютиться у сестры. Сестра, фрау Хоффман, с 1933 г. была замужем за полицейским и в это время гостила у матери в Баварии. Там женщина испытала шок, застав полицейского в супружеской спальне с эстонкой. Затем она связалась с сестрой и все ей рассказала. По возвращении домой фрау Хоффман попыталась заставить мужа разорвать отношения с любовницей, но это ни к чему не привело. Семейная жизнь стремительно катилась под откос, сопровождаясь частой руганью и скандалами. В отчаянии фрау Хоффман отыскала несколько писем, которые муж когда-то прислал ей, будучи в отъезде. В них он утверждал, что Германия никогда не победит в войне. Женщина также сообщила, что ее муж позволял себе пораженческие высказывания и на работе. Мужчину, как и положено, арестовали и допросили. Под давлением гестапо он не сумел опровергнуть содержание своих писем и вскоре признал обвинения жены. Его судили за подрыв духа нации и в начале 1945 г. приговорили к смертной казни, которую вскоре привели в исполнение
[1165].
В данном случае донос также был продиктован личными мотивами, что, впрочем, не имело значения, так как в дело вмешалось гестапо. Лишь около 30% доносов в полицию исходило от женщин. В подавляющем большинстве случаев именно женщины подвергались насилию и оскорблениям со стороны мужчин. С 1933 г. нацистское государство, как никогда, глубоко проникло в семейную и личную жизнь граждан, а женщины, испытывавшие трудности во взаимоотношениях с мужчинами, в ответ пересекали грань между частным и общественным в обратном направлении, тем самым позволяя режиму эффективно использовать их для подавления пораженческих и протестных настроений в обществе. Зачастую в царившей в Третьем рейхе агрессивной атмосфере мужского превосходства женское население попросту не находило иного выхода. Едва ли к доводам подвергшейся сексуальным домогательствам начальника или избитой и униженной мужем женщины кто-то прислушивался, если только она не доносила о политическом преступлении обидчика
[1166]. Государство стремилось удержать солдатских жен в узде, пока их мужья сражаются на фронте, и потому не прислушивалось к их жалобам. Пропагандистские листовки и средства массовой информации изображали жен солдат, моряков и летчиков (Kriegerfrauen) непорочными, асексуальными, самоотверженными, трудолюбивыми, а главное — верными. Блоклейтеры, руководители партийных ячеек и работодатели зорко следили за их поведением. В результате сыпались доносы от тех женщин, кому не удалось соответствовать предписанному образу целомудрия. Типичный случай был зарегистрирован дюссельдорфским районным отделением гестапо в ноябре 1944 г. Бригадир упаковочного завода, где работала фрау Мюллер, обвинил ее в связи с рабочим-бельгийцем. Последовала перепалка, во время которой женщина ударила бригадира по лицу, и тот донес на нее в полицию. На допросе фрау Мюллер сообщила, что ее муж, военнослужащий, имел связи с другими женщинами, и некоторые из них даже были от него беременны. Однако гестапо вынесло женщине официальное предупреждение и под угрозой более жестких мер обязало следить за своим поведением и разорвать отношения с бельгийцем
[1167].
