Некоторые заключенные кончали с собой, прыгая в каменоломню со скалы. К концу 1942 г. смертность среди прибывших из тюрем заключенных составляла около 35% — гораздо больше, чем среди всех других групп лагерников, за исключением евреев
[1113].
III
По мере продолжения войны условия содержания заключенных, остававшихся в тюрьмах Германии, неуклонно ухудшались. Возросшая потребность в рабочей силе вынудила Министерство юстиции начать кампанию, которую Тирак назвал «мобилизацией» заключенных. Так же, как и узников концентрационных лагерей, заключенных во все больших количествах за символическую плату передавали из тюрем на военные заводы. Зачастую, вместо того чтобы держать заключенных в тюрьмах, их переводили в лагеря временного содержания. Продовольственные рационы в самих тюрьмах уменьшались, и заключенным приходилось питаться кормом для скота и гнилыми овощами. Так, по докладам, в 1943 г. заключенные Плётцензее во время ежедневной прогулки обрывали листья с деревьев на тюремном дворе, чтобы добавить в суп. Потеря веса и дефицит витаминов ослабляли организм заключенных, что увеличивало восприимчивость к инфекциям
[1114]. Продовольственный рацион не поспевал за ростом тюремного населения, особенно женского. Количество женщин, осужденных за уголовные преступления, выросло с 46 500 заключенных в 1939 г. до 117 000 — в 1942 г., а количество несовершеннолетних — с 17 500 до 52 500 за тот же период. Многих приговаривали к заключению за нарушение законов и постановлений военного времени, в частности — за экономические преступления, число которых выросло с менее чем 3000 в 1940 г. до более чем 26 500 двумя годами позже. Количество приговоров, вынесенных за такое новое преступление, как «незаконная связь с военнопленными», к 1943 г. достигло 10 600 случаев. При этом количество других преступлений также росло: к примеру, за воровство в 1943 г. посадили 83 000 человек (против 48 000 случаев в 1939-м). Напротив, преступления на сексуальной почве становились более редкими — за сутенерство было осуждено вполовину меньше обвиняемых, за изнасилования — на 65% меньше, а за насилие над малолетними — на 60%. По-видимому, власть настолько заботило нарушение законов военного времени, что полиция начала пренебрегать другими категориями уголовных преступлений в других сферах. Наконец, снижение количества преступлений на сексуальной почве отражало тот факт, что миллионы молодых людей были отправлены на фронт
[1115].
При таких обстоятельствах неизбежной проблемой тюрем Германии в годы войны была их перенаселенность. Общая численность тюремного населения, составлявшая всего 110 000 в середине 1939 г., выросла до 144 000 к середине 1942-го — и до 197 000 к середине 1944 г. В границах «старого рейха» — т.е. на территории, которую Германия занимала до 1937 г., количество заключенных выросло со 100 000, имевшихся в начале войны, до 140 000 в сентябре 1942 г., а еще через два года достигло 158 000. Доля заключенных-женщин увеличилась с 9% (1939 г.) до 23% (через 4 года), и в 1943 г. за решеткой сидело уже около 43 000 женщин. Тюрьмы не вмешали такое количество заключенных. Поскольку в каждой камере сидело по нескольку человек, результатом были грязь и болезни. Санитарно-техническое оборудование использовалось слишком интенсивно, так что умыться или принять душ было почти немыслимо, особенно в последний год войны. Почти все заключенные страдали от чесотки и вшей, а в нескольких тюрьмах возникли вспышки тифа и других инфекционных заболеваний. Тюремная охрана не справлялась и для наведения порядка нередко прибегала к насилию. Количество охранников неуклонно падало: если в 1939 г. на каждого тюремщика приходилось 6 заключенных, то в 1944-м это отношение составляло уже 1:14. Иногда на время наказания заключенных приковывали к полу или стене. Избиения, к которым в 30-е гг. прибегали сравнительно редко, в последние два года войны стали общей практикой. В декабре 1941 г. тюремное начальство решило помочь замерзавшим под Москвой германским частям и конфисковало у заключенных примерно 55 000 пар носков и около 5000 свитеров, оставив сидельцев мерзнуть, что резко увеличило смертность. В тюрьмах не предусматривалось устройство бомбоубежищ, поэтому те из них, которые располагались в центре крупных городов, нередко подвергались бомбовым ударам, приводившим к гибели заключенных и еще большей скученности из-за разрушения части камер
[1116].
Даже после 1943 г. в тюрьмах Германии содержалось больше заключенных, чем в концентрационных лагерях. Впрочем, условия содержания в концлагерях также непрерывно ухудшались. С середины 1930-х гг. концлагеря служили в основном местом содержания политических противников режима (которых предполагалось выпускать на свободу после перевоспитания), а также «асоциальных» элементов и иных меньшинств. Но с началом войны концлагеря снова начали функционировать как центры для содержания и устрашения все более широких слоев населения Германии, в первую очередь бывших коммунистов и социал-демократов. В начале войны Гитлер наделил Гиммлера новыми полномочиями, позволявшими задерживать и содержать под стражей оппонентов режима. 26 октября 1939 г. гестапо издало приказ, по которому арест и лагерь грозили каждому, чье поведение было враждебно государственному строю и подрывало моральный дух рабочего класса. О таких фактах полагалось сообщать на фабриках, причем иногда в этих сообщениях дополнительно указывалось, что провинившийся отправлен в карцер. Приказом не допускалось разглашение срока заключения и даты освобождения арестованного. Если рабочего приговаривали к телесным наказаниям, этот факт полагалось обязательно публиковать
[1117]. Если принятые меры устрашения оказывались недостаточными, концлагеря начинали использовать для уничтожения тех, кого арестовывали как «саботажников» и «уклонистов». Казни широко освещались в прессе. Как позднее сообщил Рудольф Хёсс, во время его службы в лагере Заксенхаузен арестовали одного рабочего авиационного завода «Юнкере», бывшего коммуниста, который отказался выполнять работы по защите от авианалетов. Гиммлер лично приказал казнить рабочего, что следовало произвести в ближайшем концентрационном лагере. Несчастного доставили в Заксенхаузен, где Хёсс должен был исполнить распоряжение рейхсфюрера. Он приказал вкопать столб в песчаном карьере поблизости от мастерских и привязать заключенного к этому столбу. «Хотя этот человек не ждал казни, он совершенно покорился своей участи, — вспоминал Хёсс. — Ему разрешили написать записку семье и по его просьбе дали сигарету». Расстрельная команда дала залп, поразивший несчастного в грудь, и Хёсс «из сострадания» сделал последний выстрел. По признанию Хёсса, в наступившие за этим дни он испытал много подобных ощущений. «Мне почти ежедневно приходилось маршировать со своим расстрельным взводом»
[1118].
