Новые «годы борьбы»
I
7 ноября 1942 г. Альберт Шпеер с Гитлером направлялся в Мюнхен на личном поезде фюрера. После войны Шпеер вспоминал: «В прежние годы Гитлер, где бы ни остановился его специальный поезд, имел привычку показываться в окне. Теперь казалось, что он перестал ждать этих встреч с внешним миром. Напротив, он стал требовать, чтобы оконные шторки на стороне станции были закрыты». Когда вечером поезд остановился на боковом пути, Гитлер и все его окружение сели в вагоне ужинать. Шпеер описал, что случилось потом:
На столе были красиво разложены столовые приборы, расставлена хрустальная посуда, хороший китайский фарфор и цветы. Приступив к обильной трапезе, мы не заметили, как на соседнем пути остановился товарный поезд. Из вагона для перевозки скота прямо на наш ужин смотрели солдаты, возвращавшиеся с Восточного фронта — оборванные, изголодавшиеся, а некоторые — раненые. Как будто очнувшись, Гитлер наконец заметил унылую сцену, застывшую в двух метрах от его окна. Сделав не более чем вялый жест в направлении окна, фюрер приказал обслуге закрыть шторки. Вот так вел себя Гитлер во второй половине войны, встречаясь с рядовыми солдатами, как и он когда-то, воевавшими на передовой
[1080].
На самом деле начиная с 1942 г. Гитлер все реже и реже показывался на публике. Геббельс и Шпеер на два голоса и без всякого успеха уговаривали фюрера посетить районы Германии, пострадавшие от бомбежек, чтобы поднять моральный дух населения
[1081]. Пошли слухи, что фюрер заболел или был ранен. Но, даже выступая с речами, Гитлер больше не мог вызывать того эффекта, какой в свое время демонстрировали его публичные выступления. Например, речь Гитлера, транслировавшаяся 21 марта 1943 г. — первое публичное выступление фюрера после Сталинграда, — оказалась настолько краткой и была прочитана в таком быстром темпе, что многие начали подозревать, будто фюрер опасается попасть под авианалет или что за него выступает дублер
[1082].
Даже в узком кругу Гитлер стал менее открытым. Начиная с осени 1943 г. ужины с фюрером стали для Шпеера «настоящей пыткой». Как отмечал Шпеер, эльзасская овчарка Гитлера «оставалась единственным живым существом в ставке, которое его как-то приободряло». Нелюбовь Гитлера к плохим новостям означала, что подчиненные шли у него на поводу, представляя только хорошие доклады и говоря о временных успехах как о значительных победах. Гитлер не выезжал на фронт и не имел представления о суровой реальности боев. Он всегда полагал, что отмеченные на карте дивизии обладают полной силой. В распоряжении Гитлера были последние технические достижения, в т.ч. двухсторонняя радиосвязь, с помощью которой он мог в любой момент вызвать любого генерала, однако на деле эта связь всегда была односторонней: стоило возразить фюреру или попытаться вернуть вождя к реальности, как он срывался на крик, а иногда и снимал несговорчивых с должности. У себя в Ставке Гитлер третировал офицеров Генерального штаба и окончательно терял самообладание, когда ему сообщали плохие новости. Он считал генералов трусами и утверждал, что «Генеральный штаб — это школа лжи и обмана»; полученную из войск информацию фюрер считал лживой, говоря: «Ситуация всегда представляется в неблагоприятном свете — именно так они заставляют меня соглашаться на отступления!»
[1083]
Внешне Гитлер продолжал демонстрировать оптимизм, хотя за фасадом явно скрывалось понимание того, что ситуация ухудшается. Он считал, что уже испытал триумф воли, и это произойдет опять. Теперь, полностью сосредоточив в своих руках военную власть, он впервые в жизни оказался в ситуации, когда должен был приложить все силы к работе, забыв легкомысленно-хаотический стиль жизни, характерный для первых лет его диктаторства, с музыкальными вечерами, просмотром старых фильмов и играми в архитектурные модели, созданные Шпеером. Теперь фюрер проводил время над военными картами, обдумывая планы и разговаривая или, чаше, споря с генералами, угрожая, доказывая и иногда добираясь до самых мелких деталей боевых действий. Гитлер, более чем когда-либо веривший в свою непогрешимость, перестал доверять своим подчиненным, особенно в вопросах военного характера. Ни одно важное решение не принималось без фюрера. Гитлер, никогда в жизни не занимавшийся физическими упражнениями, поправлял здоровье исключительно таблетками и другими средствами, которые ему выписывал доктор Тео Морель, личный врач фюрера с 1936 г. В последние месяцы войны Морель назначал Гитлеру до 28 таблеток в день и делал столько уколов, что Геринг называл его «рейхсмастером инъекций». Также Морель следил за диетой Гитлера — по крайней мере, насколько это было возможно, учитывая вегетарианские вкусы пациента и его любовь к блюдам вроде горохового супа, вызывавшего у фюрера расстройство пищеварения. Морель был квалифицированным терапевтом, и все лекарственные средства, которые он прописывал Гитлеру, прошли клиническую апробацию. Доверительная манера помогала справляться с проблемами пациента, все больше и больше полагавшегося на врача. Морель действительно помогал фюреру долгое время оставаться в строю, за исключением одного короткого периода болезни в августе 1941 г. Однако Морель не мог исправить его физического состояния, ухудшавшегося от тяжелого бремени, которое Гитлер взвалил на свои плечи. Начиная с 1941 г. электрокардиограммы показывали прогрессирующее развитие сердечного заболевания, по всей вероятности, вызванного сужением коронарных артерий. С весны 1943 г. Гитлер страдал от хронического несварения и периодических болей в желудке (не менее 24 приступов к концу 1944 г.), возможно, усиливавшихся от лечения Мореля. С конца 1942 г. у фюрера начала заметно дрожать левая рука, он сильно сутулился и подергивал левой ногой. К 1944 г. Гитлер передвигался с трудом, шаркая и едва переступая ногами. На взгляд медиков, у него проявлялись явные симптомы болезни Паркинсона. Даже Морель, склонявшийся к диагнозу психосоматического заболевания, в начале 1945 г. согласился назначить своему пациенту стандартное для того времени лечение от болезни Паркинсона. В целом все наблюдатели сходились во мнении, что Гитлер необычно быстро старел, его волосы седели, и он больше не производил впечатления решительного, энергичного человека и, не в последнюю очередь из-за паркинсонизма, напоминал дряхлеющего старика. Вероятно, боязнь продемонстрировать внешнему миру свою слабость была главной причиной стойкого нежелания фюрера выступать перед публикой
[1084].
В 1940 г. Гитлер 9 раз выступал с публичными речами, в 1941 г. — 7 раз, в 1942-м — 5, а в 1943-м — всего дважды. Гитлер также выступил по радио 30 января 1944 г., на 11-летнюю годовщину своего назначения на пост рейхсканцлера. 24 февраля, на годовщину обнародования программы нацистской партии, он выступал в Мюнхене перед «старой гвардией» партии и не только отклонил предложение Геббельса транслировать речь в эфире, но даже не позволил опубликовать текст в газетах. После этого никто не слышал его публичных речей, за исключением короткого обращения, сделанного (как мы еще увидим) по особому поводу 21 июля 1944 г., Гитлер больше не сделал ни одной попытки обратиться непосредственно к немецкому народу — и даже традиционную речь фюрера в Мюнхене 8 ноября 1944 г. произнес его давний соратник по партии Генрих Гиммлер. Гитлер, крайне обеспокоенный ходом войны, большую часть времени проводил в полевой штаб-квартире либо находился в Баварских Альпах, в Бергхофе, где отдыхал в течение 3 месяцев в 1943 г., и с конца февраля по середину июля в 1944-м
[1085]. В геббельсовское министерство пропаганды возрастающим потоком шли письма, в которых люди, как отмечал Геббельс 25 июля 1943 г., задавались вопросом: «Почему фюрер даже не выступит перед германским народом для объяснения текущей ситуации? В своем дневнике министр пропаганды записал следующее: «Я считаю, фюреру крайне необходимо это сделать». Как считал Геббельс, в противном случае простые люди перестанут ему верить
[1086]. Восторженные почитатели также проявляли нетерпение. Один из сторонников фюрера в письме министерству пропаганды интересовался, почему Гитлер не выступил по поводу «драматической» военной обстановки сентября 1944 г.
[1087]. Геббельсу не нравилось, что Гитлер, слишком занятый военными делами, не уделяет достаточного внимания внутренней политике. Геббельс сетовал, что отсутствие фюрера в Берлине создавало «кризис власти». «Я не могу политически на него повлиять. Я даже не могу доложить о самых неотложных проблемах моего ведомства. Все идет через Бормана»
[1088]. Скрытое влияние Бормана увеличилось еще больше, когда 12 апреля 1943 г. он получил должность «секретаря фюрера». Геббельс склонялся к мысли, что Гитлер теряет контроль над обстановкой внутри Германии
[1089].
