Хозенфельд считал нацистов кучкой преступников, никоим образом не представлявших народ Германии в целом. Он продолжал исполнять свой долг не ради них, а ради защиты Германии от большевизма. Скорее всего, другие офицеры испытывали похожие чувства. Так, к июлю 1943 г. генерал Хейнрици начал понимать, что Германия может проиграть войну. Он писал, что это сильнее подталкивало его к продолжению борьбы, как бы подчеркивая «невозможность потерпеть поражение в этой войне — потому, что нельзя даже подумать о том, что должно случиться после этого поражения. Германия погибнет, и мы погибнем вместе с ней»
[1062].
Едва ли уместно предположить, что нацистская идеология вошла в плоть и кровь армии столь глубоко, что могла восполнить развал воинской дисциплины и ухудшение взаимоотношений между товарищами по оружию. Относительная однородность каждой дивизии сохранялась во многом потому, что в течение войны в них сохраняли основной костяк преданных дивизии людей. Варварская жестокость, с которой германская армия вела войну на востоке, определялась не распадом дивизий, а скорее смешением уже повоевавших, все более циничных и брутализи-рованных ветеранов с постоянным, а с 1943 г. — нараставшим потоком молодых бойцов, глубоко впитавших нацистскую идеологию. Даже в периоды тяжелых потерь, например, в конце 1941 и в начале 1942 г., социальное единство 253-й пехотной дивизии, хотя и пострадало, но не было разрушено и восстановилось вскоре после пополнения новобранцами и возвращения ветеранов дивизии из госпиталей
[1063]. Людей накрепко связывали совместные бои, в которых закалялось их доверие друг к другу. Даже сомневаясь в возможности будущей победы (что началось после Сталинграда) они продолжали воевать, не теряя чувства товарищества и взаимной поддержки при трудных обстоятельствах
[1064]. Бойцы могли устанавливать эмоциональные связи в пределах небольших групп, до некоторой степени заменявших оставленные дома семьи. Здесь они заботились о раненых, украшали свои бункеры и жилые помещения, либо отмечали праздники (например, немецкие войска отмечали Рождество в Сталинграде). Это придавало той бессмысленной войне какой-то смысл. Возможно, это был своего рода уменьшенный вариант общества расового единства, или Volksgemeinschaft. Соответственно, агрессивно-мужественное поведение солдат было ориентировано на внешнего врага и направлялось на популяцию, которая, по крайней мере, на востоке, считалась расово-неполноценной и недостойной человеческого обхождения
[1065].
Наконец, солдаты продолжали сражаться из чистого страха. Они опасались проявить слабость — и боялись того, что может произойти, если они сдадутся и попадут в плен. В армии имелись свои военные трибуналы, широко применявшиеся для пресечения самых разных нарушений дисциплины — от воровства пайков, выдаваемых передовым постам, до дезертирства. Любой из подобных проступков мог закончиться для нарушителя расстрелом. Очень многие подвергались наказанию за преступление, туманно определенное как «подрыв боеспособности» (Wehrkraftzersetzung) и означавшее что угодно вплоть до попытки сдаться в плен или «самострела». В гражданской жизни уголовным преступлением считалась критика режима или руководителей страны. Напротив, как уже говорилось, относительно немногих наказывали из-за преступлений, совершенных против гражданского населения на оккупированных территориях — таких как грабежи, мародерство и расстрел пленных, получивших широкое распространение на Восточном фронте, особенно на начальных этапах операции «Барбаросса». Трибуналы широко использовались как средство укрепления дисциплины и боевого духа. В целом за годы войны трибуналами было рассмотрено около 3 млн дел, из которых около 400 000 касалось преступлений, совершенных против гражданских лиц и военнопленных
[1066]. В результате не менее 30 000 военнослужащих германской армии было приговорено к смертной казни. Сравните это количество с 48 военнослужащими, казненными в Германии во время Первой мировой войны. Некоторые из этих 30 000 смертных приговоров были отменены; незначительная часть приговоров выносилась в отсутствие обвиняемых. Но в подавляющем большинстве — по крайней мере, примерно в 21 000 случаях, приговоры приводились в исполнение. Во всех других странах — участницах боевых действий (за исключением Советского Союза) количество вынесенных трибуналами смертных приговоров измерялось даже не тысячами, а максимум сотнями
[1067].
Предполагалось, что в трибунале обвиняемый должен предстать перед тремя судьями. Хотя по закону обвиняемому полагался защитник, в период боевых действий на это требование редко обращали внимание. Так, один участник войны вспоминал, что на участке Сталинградского фронта, занятом четырьмя дивизиями, военными трибуналами всего за неделю было вынесено 364 смертных приговора — в основном, за трусость, дезертирство и воровство продуктовых пайков
[1068]. Гитлер, действуя властью главнокомандующего, издал наставление, предписывавшее трибуналам использовать самые что ни на есть драконовские наказания. В одном из положений было сказано: «Наказание в виде смертной казни рекомендуется в случаях, если действия обвиняемого были вызваны страхом за собственную жизнь или в связи с необходимостью поддержать дисциплину личного состава в конкретных обстоятельствах»
[1069].
В общем и целом военные суды разделяли мнение судей из гражданского судебного аппарата нацистов, один из которых заявил следующее: «Законно то, что служит людям. Применительно к законам военного времени это определение можно выразить более узко: законно то, что служит вооруженным силам... Таким образом, становится понятно, почему не существует «среднего солдата». Быть солдатом означает поднять национал-социалистическую идею о чести и солдатском мужестве до уровня профессионального долга
[1070]. Это означало, например, исполнение 6000 смертных приговоров, вынесенных за «подрыв боеспособности». Чаще всего к расстрелу приговаривали за дезертирство (15 000 исполненных приговоров). Во многих случаях такое наказание назначалось по сути за самовольную отлучку. В соответствии с приказами Объединенного главнокомандования вермахта от декабря 1939 и июля 1941 г. приговоры приводились в исполнение без проволочек. «Чем скорее вредитель из рядов вооруженных сил (Wehrmachtschadling) получит заслуженное наказание, тем будет легче оградить других солдат от совершения такого же или похожих деяний — и тем проще окажется поддержать дисциплину в войсках»
[1071].
