Активизировались также и противоборствующие партизанские группы, особенно те, которые были организованы русскими. Некоторые из них насчитывали до нескольких сотен человек
[800]. Партизанское движение вызвало яростную реакцию немецких оккупационных сил, которые брали заложников из числа местных жителей и угрожали публично убивать по десять или двадцать человек за каждого застреленного немецкого солдата. Эту угрозу они неоднократно выполняли, усугубляя общую атмосферу террора и мрачных предчувствий у местного населения
[801]. Немецкая и польская вспомогательная полиция оказывались все менее и менее способны как к проведению эффективных операций против отрядов Сопротивления, так и бороться с нарастающим потоком насилия, грабежей и беспорядков. Жестокость правления в Восточной Европе с самого начала восстановила против немцев большинство населения
[802]. Аргумент, выдвинутый Альфредом Розенбергом среди других о том, что это является главной причиной распространения партизанского Сопротивления, не оказало должного влияния ни на Гиммлера, ни на армейские чины. Партизанская деятельность еще больше усиливала антисемитизм гражданских администраторов. Один чиновник в Белоруссии в октябре 1942 г. написал, что у евреев, на его взгляд, «очень высокая степень участия в кампании по саботажу и разрушению... В одной из операций среди 223 убитых бандитов выявлено 80 вооруженных евреев». «Я счастлив, — добавил он, — видеть, что из 25 000 евреев, первоначально находящихся на этой территории, осталось всего 500»
[803]. В партизанских операциях погибло около 345 000 человек, т.е. примерно 5% всего населения Белоруссии. Согласно некоторым оценкам, за весь период немецкой оккупации участие в партизанском движении в Белоруссии приняли около 283 000 человек
[804]. Аналогичные потери были вызваны нацистскими репрессиями в других частях Восточной Европы.
Еврейские партизанские отряды, состоящие из мужчин и женщин, укрывшихся в густых лесах Восточной Европы, спасаясь от пулеметов оперативных частей СС, начали появляться в начале 1942 г.
[805] Многие отдельные евреи бежали в леса самостоятельно, но оказались не в состоянии соединиться с партизанами. Часто они подвергались нападению грабителей, оставались без теплой одежды, многие голодали. Их участь была настолько ужасна, что, как писал Зыгмунт Клюковский, «часто случалось так, что евреи сами приходили в полицию и просили, чтобы их застрелили
[806]. Сельские жители, сообщал он, часто проявляли враждебность к еврейским партизанам. «Есть много людей, которые видят в евреях не людей, а животных, которые нужно уничтожить»
[807]. Однако доля еврейского населения в партизанском движении была высокой. Первая еврейская группа Сопротивления в Восточной Европе была создана двадцатитрехлетним представителем еврейской интеллигенции Аббой Ковнером в Вильно 31 декабря 1941 г. На встрече 150 представителей молодежи, замаскированной под вечеринку в канун Нового года, Ковнер зачитал манифест, в котором, с учетом массовых расстрелов и убийств с лета предыдущего года, он заявил: «Гитлер планирует уничтожить всех евреев Европы... Мы не позволим вести себя, словно стадо овец, на бойню»
[808]. К началу 1942 г. еще одна группа была создана четырьмя братьями Бельски, сельскими жителями Белоруссии, родители которых были убиты немцами в декабре 1941 г. Устроив партизанский лагерь глубоко в лесу, братья наладили сложную систему поставок оружия; в отряд вступили и другие евреи; к концу войны численность партизанского отряда достигла 1500. Многие евреи в индивидуальном порядке вступали в местные партизанские части, во главе которых стояли коммунисты
[809].
Новый порядок в Европе начинал трещать по швам. Его первоначальная цель в создании широкой сферы экономического и политического сотрудничества постепенно поблекла на фоне мрачных реальностей войны. Немецкое правление повсюду ужесточилось. Казни, массовые расстрелы, убежденность в том, что террор — единственный способ борьбы с Сопротивлением, — все это постепенно вытеснило неофициальные механизмы сотрудничества с местным населением. Режимы, дружественные к Третьему рейху, от Виши до Венгрии, дистанцировались от Германии либо потеряли автономию и следовали тому же образцу репрессий, который подрывал немецкий контроль в непосредственно оккупированных Германией странах. Ненасытные требования немецкой военной экономики относительно трудовых и материальных ресурсов и безжалостная эксплуатации подчиненных экономических систем приводили к тому, что все больше молодежи вступало в движение Сопротивления. Усилия и призывы подпольных организаций к неподчинению, саботажу, забастовкам и убийствам оккупантов встречали еще более суровые репрессии, порождая в свою очередь дальнейшее отчуждение населения оккупированных стран и дальнейший подъем движения Сопротивления. И все же такой цикл насилия являлся также отражением в целом ухудшающегося военного положения Германии, которое начало ощущаться с 1943 г. Первоначальная вера в то, что не существует никакой альтернативы доминирующей роли фашистской Германии в Европе, начинала таять. В основе готовности европейцев к сопротивлению лежало стойкое ощущение того, что Гитлер может, в конце концов, проиграть войну. Поворотным пунктом в таком восприятии послужило одно единственное сражение, которое больше, чем любое другое, показало, что немецкие вооруженные силы все-таки могут быть побеждены: битва за СТАЛИНГРАД.
Тотальная война
I
Расширение нацистской программы истребления в 1942 г. было связано с тем, что немецкие вооруженные силы снова перешли в наступление. Безусловно, поражение немецкой армии перед Москвой означало, что вера Гитлера в недолговечность сталинского режима в СССР оказалась несостоятельной. Операция «Барбаросса» оказалась несостоятельной в плане достижения целей, которые перед ней были поставлены в многообещающие дни в июне 1941 г. Но в декабре, перед Москвой, Красная Армия перешла в наступление и вынудила немецкие армии отступить. Как написал один немецкий офицер своему брату: «Русские защищаются с храбростью и упорством, которые доктор Геббельс характеризует как «животные»; это стоит нам нашей же крови, как и при каждом отражении атаки». «Очевидно, — продолжал он с сарказмом, выдававшем растущее уважение немецких войск к Красной Армии и столь же широко распространенное презрение к Геббельсу среди офицеров, — истинная храбрость и подлинный героизм начинаются только в Западной Европе и в центре этой части света»
[810].
