1 сентября 1939 г. Гитлер, естественно, призвал женщин принять участие в общей борьбе и внести свой вклад в военную экономику страны. Но каков был тот вклад?
[698] Попытки режима повысить роль матери в немецком «национальном объединении» неустанно продолжались во время войны: нацистские женские организации проводили выездные выставки на тему материнства, курсы воспитания детей, праздновали День матери, который учредили еще до войны
[699]. Наряду с публикацией литературы, восхваляющей немецких матерей, появлялись новые сборники, предназначенные для женщин; в них описывались жизни немецких героинь прошлого. Их героизм, однако, заключался не в воинских подвигах, совершаемых от собственного имени, а в благородной помощи своим мужским половинам, проводах мужей и сыновей на битвы или в защите детей. Женская храбрость в военное время проявлялась главным образом в их отказе впадать в отчаяние, когда приходит весть о гибели любимого в сражении. В качестве домохозяек, как настаивала пропаганда в различных СМИ, женщины могли немало поспособствовать военной экономике, будучи ответственными потребителями, одевая и содержа свою семью в нелегкой экономической ситуации. Если женщин предстояло убеждать участвовать в военной работе, то это должна быть военная работа в соответствии с оценкой женской сущности нацистской идеологией. Если они служат в системе оповещения о вражеских налетах, то они делают это ради защиты немецких семей; если они производят снаряжение и боеприпасы на заводе, значит, они обеспечивают сыновей родины оружием, которое им необходимо, чтобы выжить в бою. Их судьбой должно стать самопожертвование. Раньше о женщине, которая работала на молочной или кондитерской фабрике, в то время как ее сын служил на фронте, говорили: «Я намазывала маслом хлеб для него, а теперь крашу гранаты и думаю: это для него»
[700].
Не нашлось немецкого эквивалента для популярного американского пропагандистского образа «Рози — клепальщица». На плакате женщина бодро закатала рукава, готовая помочь своей воюющей стране, выполняя то, что в индустриальном мире традиционно расценивалось как мужская работа
[701]. Несмотря на все меры по поддержке благосостояния, предназначенные для защиты работающих матерей, в Германии, как в других странах, большинство женщин, работающих полный день, были молодыми и не состоящими в браке. Такие организации, как Лига немецких девушек и Немецкий Трудовой фронт, вербовали на работу женщин в различных военных отраслях, и нельзя недооценивать степень, до которой молодые женщины-нацистки добровольно и с энтузиазмом отправлялись исполнять трудовую повинность.
Согласно некоторым оценкам, доля женщин в составе немецкой рабочей силы действительно увеличивалась с 37% в 1939 г. до 51% в 1944 г.; кроме того, 3,5 млн женщин работало неполный рабочий день сменами продолжительностью до восьми часов. Но вместе с тем численность гражданской рабочей силы непрерывно сокращалась. Все больше немецких мужчин уезжало на фронт, поэтому фактическое число немецких женщин-работниц выросло с 14 626 000 в мае 1939 г. до 14 897 000 в сентябре 1944 г.
[702] Работодатели все-таки предпочитали нанимать иностранных работниц. Они могли получить их из Франции или оккупированных областей Советского Союза; эти люди были квалифицированными или, по крайней мере, обученными, и в любом случае способными (по крайней мере, теоретически) выполнять тяжелый физический труд. Их можно было нанять за очень низкую заработную плату и не беспокоиться о разного рода привилегиях, которые полагались немецким работницам
[703].
Работодатели, конечно, не возражали против найма работниц как таковых. Действительно, к маю 1944 г. женщины составляли приблизительно 58% всех польских и советских гражданских рабочих в Германии. Многие из них трудились в качестве прислуги, помогая немецким женщинам по дому, в то время как молодые немецкие девушки, которые в мирное время обычно брали эту роль на себя, вынуждены были в течение года исполнять обязательную трудовую повинность. 10 сентября 1942 г. Заукель издал указ о ввозе работниц с Востока. Частично это было направлено на урегулирование ситуации, когда многие гражданские управленцы и офицеры вооруженных сил уже привезли в свои дома женщин-служанок с оккупированных территорий. Проведя консультации по данному вопросу, Гитлер отбросил возможные возражения на расовой почве: многие женщины на Украине, заявил он, так или иначе уже имеют немецкие корни, и если бы они были светловолосыми и голубоглазыми, то могли быть германизированы после прохождения соответствующего периода службы в рейхе. Согласно указу Заукеля, женщины в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет должны максимально походить на немецких женщин. Семьи среднего класса с нетерпением хватались за представившуюся возможность. Использование прислуги с Востока стало новым символом положения в обществе. В отличие от немецких слуг, восточным женщинам можно было поручить любой вид работы, какой бы грязной и тяжелой она ни была; они были дешевы; их можно было заставлять работать много и без выходных и вообще держать в положении абсолютного подчинения. По сообщениям Службы безопасности СС, «значительная доля домохозяек неоднократно жаловалась, что, в отличие от российских девушек, немецкие помощницы часто развязны, ленивы и распущены и позволяют себе любые вольности»
[704]. Наличие русской служанки в доме позволило семьям среднего класса вернуться к добрым старым временам, когда слуги знали свое место и выполняли то, что им велено
[705].
Подобные рассуждения пускались в ход промышленными работодателями. В отличие от немок, женщин с восточных территорий можно было легко включить в ночные смены и поручать тяжелую физическую работу: Они не могли взять отпуск и считались покорными и уступчивыми. «Нам нужно больше восточных работниц!» — заявило в июне 1943 г. правление завода оптики «Карл Цейсс» в Йене
[706]. С учетом вышеупомянутых факторов неизбежно возникали сексуальные связи между немецкими мужчинами и иностранными женщинами, притом в крупных масштабах. Дети, рождающиеся в результате таких связей, вызывали беспокойство у служб СС и лично у Гиммлера. Некоторые польские и другие женщины преднамеренно стремились забеременеть, потому что считали, что это ускорит их возвращение на родину
[707]. Но с конца 1942 г. беременные женщины из числа иностранных работниц больше домой не отправлялись; теперь они подлежали обследованию на предмет того, будет ли у ребенка «хороший расовый материал». Если диагноз был положителен, детей отнимали у матерей после завершения периода кормления, отправляли в специальные учреждения — причем без разрешения матери, если она с Востока, — и воспитывали как коренных немцев. Других помещали в детские сады для иностранных детей. В смысле питания, заботы и поддержки эти дети пользовались низшим приоритетом. В одном таком доме, неподалеку от Хельмштедта, в период с мая по декабрь 1944 г. от болезней и недоедания умерло 96% польских и русских детей, в то время как в том же году в другом учреждении, в Верде, в результате эпидемии дифтерии погибло сорок восемь из 120 детей. Сопоставимым был и показатель смертности среди младенцев русских и польских работниц, размещенных в детском доме на заводе «Фольксваген» в Вольфсбурге. 11 августа 1943 г. один из генералов СС сообщил Гиммлеру, что дети в одном из посещенных им домов, очевидно, «были обречены на медленную смерть от голода»
[708]. Подобная политика, должно быть, оказывала влияние на мораль и производительность труда многих иностранных рабочих. Все же в то время как выработка на одного рабочего в военной промышленности с 1939 по 1941 г. уменьшилась почти на четверть, в 1942 г. она начала потихоньку расти, и к 1944 г. производительность труда заметно улучшилась. Причина заключается прежде всего в принципах модернизации, введенных Шпеером и его союзниками и проталкиваемых с такой решимостью, что 1944 г. должен был стать точкой наивысшего подъема немецкой военной экономики.
