– Врешь!
– Не вру. Почему, интересно, женщина не может броситься мне на шею? «Слабинзончик, – сказала она, – какой ты стал гладенький!» Это в том смысле, что прыщей у меня теперь нет. Почти все ковры ушли на хорошего дерматолога. Прыщ – ковер, прыщ – ковер. Жестокая страна! Валькирия, кстати, тоже выглядела неплохо, не считая застиранных рук и макияжа в манере поздних импрессионистов. Я предложил вечером встретиться. Она сказала, что не может, потому что у мужа как раз день рождения и она еще должна купить ему подарок. Я предложил – завтра. А завтра она ведет падчерицу к гинекологу. А послезавтра? Послезавтра у нее ночное дежурство. Ладно, думаю, зайдем с другого бока! И спрашиваю: «А что ты хочешь подарить мужу?» – «Часы… Но у меня всего десять долларов…» Я говорю, что, когда ехал сюда, видел в переходе замечательные часы именно за десять долларов. Даже в Америке таких не встречал… «Ой, Слабинзончик, купи! А то у нас комиссия сегодня – никого не отпускают. Я тебе буду очень благодарна!» – «Очень?» – «Очень!!!»
Я поехал на улицу Горького в «Подарки» и купил ей титановый «Ситизен» за двести долларов, а на крышке выгравировал: «Как глянешь – так вспомянешь!» Но ты представляешь, часы ей не понравились, она даже подурнела от огорчения, сказала, что видела за десять долларов с цифирями, будильником, калькулятором и еще черт знает с чем… И это разрушило все мои планы сексуального реванша!
Вошла Катя:
– О чем это вы?
– О женской жестокости.
– А ты еще не женился?
– Эх, Катя, последний шанс жениться я упустил в Булони много лет назад по причине злоупотребления пивом… Кстати, а что впоследствии стало с девушкой по имени Фонарева Ирина? Она жива, надеюсь?
– Жива, – ответила Катя, отводя глаза. – У нее все нормально… Ты еще долго в Москве?
– Не знаю. Я вот думаю, может, мне здесь себе жену найти? Американки страшные потребительницы и вечно всем недовольны. А в постели они просто сексуальные тиранки: «Move, move!» Двигайся… А чуть что не так, пожалте к психоаналитику! «Скажите, мистер Лобензон, вам по ночам не снятся поющие вагины?» Найду себе здесь юную интеллигентную деву с настоящими дворянскими корнями, обогащенными древнееврейской кровью. Научу ее только одной фразе – «Rest, honey!» Отдыхай, милый! И буду жить счастливо и долго. Детей растить… А где, кстати, ваша малолетняя дочь?
– На свидание ушла.
– На свидание? Bay! Как летит время! Особенно в Америке…
– А ты знаешь, что Тапочкин тоже скоро в Америку поедет? – гордо сообщила Катя. – По контракту!
– По какому еще контракту?
– С фирмой «Золотой шанс»! Знаешь такую?
– Еще бы! В Америке ее знают даже негры преклонных годов.
– Надежная? – поинтересовался Башмаков.
– Как оральные контрацептивы при воздержании.
– Я серьезно!
– Надежней не бывает. Не волнуйся! А кто к тебе от этой фирмы обращался?
– Чубакка.
– Чубакка?
– Это прозвище… Бадылкин. Я с ним в «Альдебаране» вместе работал. Вспомнил товарища!
– Молодец!
– Вот видишь, Тапочкин, а ты еще сомневался! – сказала Катя.
– Подожди, может, им еще моя разработка не понравится!
– А какая у тебя разработка?
– По емкости кислородных шашек.
– Не волнуйся – понравится. Америка всеядна, как свинья.
После десерта Слабинзон сообщил, что обожрался совершенно по-русски и ему пора в «Метрополь». Перед уходом Борька долго целовал Кате руки.
Башмаков пошел его провожать. По дороге к метро Слабинзон шумно радовался отсутствию негров и цветных, и только толпа журчащих по-своему вьетнамцев несколько омрачила его настроение.
– Борь, я давно тебя хотел спросить – что было в голове?
– В какой голове?
– В ленинской.
– Ничего не было. Родная земля. А ты думал, я туда бриллиант «Третий глаз Шивы» захреначил?
– Что-то в этом роде.
– Нет. Главное мое богатство было в коврах, точнее, в одном ковре. Помнишь, драный такой, с большими розами?
– Помню. Таможенники еще носы воротили.
– Вот-вот. А ведь это был редкий экземпляр. Образец русского крепостного ковроткачества. Когда я приволок его антиквару, он расчихался и выгнал меня. Тогда я пошел в Библиотеку Конгресса, перерыл все альбомы, каталоги и все-таки нашел почти такой же ковер, сделанный шереметевскими крепостными. Я снял с картинки цветной ксерокс и завизировал его у главного эксперта-искусствоведа. И знаешь, сколько мне заплатил потом тот же самый антиквар?
– Сколько?
– Восемнадцать тысяч долларов! Американцы – жертвы экспертов. Если по телевизору эксперт скажет, что клизма с патефонными иголками способствует пищеварению, назавтра вся Америка встанет в две очереди. Одна очередь – за клизмами, вторая – за патефонными иголками. И кто-нибудь озолотится на производстве клизм и патефонных иголок. К сожалению, я тут же вложил восемнадцать тысяч в дизельное топливо…
– Слушай, а ты долго привыкал? – спросил Башмаков.
– К чему?
– К Америке.
– А что?
– Да я вот думаю, если разработка понравится и меня пригласят… Все-таки три года! Мне кажется, я умру от ностальгии!
– Ты умрешь от совковой доверчивости. Где ты нашел этого Чубакку?
– Он сам меня нашел. Приехал прямо на стоянку. Вообще-то в «Альдебаране» его недолюбливали. А вот ведь – хороший оказался мужик.
– Замечательный! Он еще за тебя премию получит. Такие мозги для Америки добыл!
– Да ладно издеваться!
– Серьезно! Я ведь тоже в «Золотом шансе» работаю. Только в другом отделе.
– Да ты что!
– Да, друг мой, жизнь – это череда глумливых совпадений! Я ведь тоже хотел тебе кое-что предложить. Но раз Чубакка меня опередил – это судьба!
– Я могу…
– Нет. В Америке так не принято – мешать чужому бизнесу. Вызовут в райком и отберут партбилет. Давай лучше о бабах!
– Давай! А что там у вас с Валентиной на самом деле было?
– Ничего. Она изменила пол. У нее теперь усы, и она работает вышибалой в пивной «У дуба».
– Слушай, а как та негритянка, которая на фотографии, ничего? – спросил распалившийся от выпитого Башмаков.
– На какой фотографии?
– Из солнечной Калифорнии! Забыл, что ли?
– А-а, Бекки? Чрезвычайно разносторонняя девушка. Но мы давно расстались. Она оказалась расисткой – не любит евреев…
– А потом?
– Мой бедный моногамный друг, я чувствую, присутствие в мире внебрачных гениталий отравляет тебе жизнь. Держись – помощь придет…
