И здесь приключилась замечательная история. Нашумевший Поэт начал демонстративно расхаживать в этом галстуке по Дому литераторов, специально даже расстегнув пиджак, чтобы завистливая писательская дребедень непременно видела пикантную аббревиатурку «ВВС». Естественно, появились вопросы. Нашумевший Поэт уверял доверчивых литераторов, будто галстук этот ему вручили в Лондоне, на радиостанции Би-би-си, после выступления…
– А мы что-то не слышали… – удивлялись коллеги, ежевечерне припадавшие к приемникам, чтобы послушать антисоветчину, едва пробивавшуюся сквозь эфирный треск…
– Заглушили, – тонко улыбался Нашумевший Поэт, – боятся правды…
Разумеется, кто-то из собратьев по перу мгновенно стукнул куда положено. Нашумевшего вызвали на Лубянку и отчехвостили, строго-настрого запретив повязывать антисоветский галстук и распространять небылицы о выступлении по Би-би-си. Обо всем этом Башмаков прочитал недавно в книге мемуаров Нашумевшего Поэта под названием «Одиночка». Ни о Петре Никифоровиче, ни о подлинном происхождении галстука в книжке ничего не было. Глава называлась «Роковой узел» и повествовала о том, как за ношение галстука, подаренного поэту благодарным коллективом радиостанции Би-би-си, костоломы из КГБ на пять лет сделали его невыездным. В конце шло длинное стихотворение, заканчивавшееся такими строчками:
Я жил в стране разгульной и вихрастой,
Где лес до неба и без края степь…
Я жил в стране, где за английский галстук
Сажали, словно пса, меня на цепь!
Потом Олег Трудович прочитал в «Московском комсомольце» интервью бывшего гэбэшного генерала, обойденного очередным званием и ставшего в этой связи страшным разоблачителем. Генерал писал, будто Нашумевший Поэт с юных лет выполнял деликатные поручения Конторы, а вся история с галстуком, специально привезенным для этой цели из Англии, была тонко продуманной и коварной операцией. КГБ хотел подманить к якобы обиженному властью вольнописцу вражескую агентуру… И подманил!
«Черт их там всех разберет! – вздохнул Башмаков. – Но стихи получились хорошие…»
После галстука с буковками «ВВС» последовал вот этот, темно-коричневый с палевыми горошинками, подаренный Ниной Андреевной вскоре после того, как Башмакова назначили начальником отдела. И по понедельникам на директорскую планерку он стал являться в галстуке. Нина Андреевна очень обижалась, если любовник повязывал какой-то другой, не ею подаренный галстук.
Затем случился новый, довольно длительный безгалстучный период. Зачем, в самом деле, галстук безработному, «челноку» или сторожу автостоянки? В театр можно и старый повязать… Но только не тот – «изменный», от Диора. Кстати, Катя делала вид, будто такого галстука у мужа вообще нет.
А потом появился сразу целый ворох новых галстуков. Это когда он устроился в «Лось-банк». Олег Трудович обнаружил, что его сослуживцы каждый день меняют галстуки и что заявляться в течение недели в одном и том же, даже самом великолепном галстуке вроде как неприлично. В следующий понедельник – пожалуйста. Этот комплект, наподобие женских трусиков, так и назывался «неделька». Был даже дежурный комплимент:
– «Неделька» у тебя что надо!
– В Голландии прихватил…
Башмаков пожаловался Кате на свое, так сказать, галстучное несоответствие занимаемой должности, но она поначалу даже возмутилась:
– Как это у тебя нет галстуков? Я тебе сейчас не на неделю, а на месяц наберу!
Жена решительно подошла к гардеробу, открыла дверь – и первое, что ей бросилось в глаза, был тот, диоровский, купленный для Вадима Семеновича. На следующий день Катя повезла мужа на Арбат, в магазин «Подарки», но обнаружилось, что более-менее приличный галстук стоит тридцать долларов…
– Боже, на эти деньги неделю жить можно!
– Можно и месяц, – злопамятно улыбнулся Олег Трудович.
Тогда они поехали в Лужники и, потолкавшись на огромном вещевом рынке, поглотившем это спортивное некогда пространство, на те же тридцать долларов купили целую «недельку». Если не присматриваться, галстуки вполне можно было принять за фирменные. Но, оказавшись в гардеробе рядом с настоящим диоровским, они сразу подешевели и стали тем, чем были на самом деле, – корейской дрянью, схваченной на толкучке. Зато в галстуке от Диора на фоне этих подделок, наоборот, проступила некая врожденная аристократичность, копившаяся многими поколениями и уходившая в глубину веков, к истокам, к великому предку – к какому-нибудь кружевному жабо, которое носил любовник Людовика XIII…
Догадавшись об отношениях Кати и Вадима Семеновича, Башмаков поклялся никогда не повязывать этот «изменный» галстук. Никогда! Но клятву не сдержал. Он повязывал его три или даже четыре раза. В первый раз – когда отвозил Принцессе предсмертное письмо Джедая…
Впрочем, Башмаков не был уверен в смерти Каракозина. Он же не хоронил его и не видел в гробу утихшим и овосковевшим, как Бориса Исааковича. Ах, Борис Исаакович, Борис Исаакович!..
Случилось это во время демонстрации. В 93-м. Башмаков там, конечно, не был, а подробности узнал во время поминок. Поначалу митинговать собирались на площади Гагарина, но потом толпа двинулась по привычке на Манежную – там прокричать «Банду Ельцина под суд!», чтобы этот беспалый белобилетник слышал и трепетал в своем кремлевском логове. Борис Исаакович был, как всегда, в генеральском мундире, при наградах и, как всегда, шел в первых рядах с красным флагом на свинчивающемся древке. Рядом шагал верный Джедай с гитарой.
Толпа дошла до омоновцев, перегородивших Ленинский проспект, и остановилась. Точнее, остановились первые шеренги, а задние все подходили и подходили от площади Гагарина, туже и туже сжимая народную пружину. Башмаков запомнил это выражение «народная пружина», брошенное на поминках говорливым есаулом Гречко.
«Я даже вначале не понял, – вспоминал есаул после второй. – Стоим. Впереди эти, в касках, со щитами, как псы-рыцари… Стоим. Спиной прямо чувствую, как сзади, понимаешь, народная пружина сжимается… И вдруг слышу звон. Сначала думал – в ушах. У меня так от давления бывает. Прислушался – нет, не в ушах! Огляделся и понял: медали звенят! Фронтовиков-то тысяч десять было, не меньше. Сзади напирают, толкаются – и медали звенят… Звенят! Прямо-таки набат мести! Никогда не забуду!..»
Борис Исаакович подошел к омоновцам и строгим голосом спросил:
– Почему не пускаете?
– А куда надо? – спросил омоновец.
– К Кремлю!
– Не положено, отец!
– В сорок пятом было положено, а теперь не положено…
– Отец, ты сам человек военный. Должен понимать: приказ есть приказ.
– А если вам прикажут по фронтовикам стрелять? Тогда что?
– Да что ты с ним пустоболишь? – крикнул, подбегая, другой омоновец, явно офицер. – Он же провокатор!
– Эй, ты, охламоновец, – вмешался Джедай, – соображай, с кем разговариваешь!
