– Ты не будешь так пить? – жалобно спросила Светка, когда будущий ее супруг, проведав павшего друга, вернулся.
– Почему ты спрашиваешь?
– Папа так пил…
– Так не буду.
– А как будешь?
– Так, чтобы не спятить от этой жизни. Ты готова?
– Оф кос! – ответила она. – А можно я в кроссовках пойду?
– Лучше в сапогах. В лесу, наверное, сыро…
– Да-а? – Девушка строго осмотрела себя в зеркале и поправила на голове бейсболку.
Они вышли на крыльцо. Леша уже помыл машину и теперь натирал ее специальной восковой мастикой. Собаки, сообразив, что дело идет к завершению, ждали окончания автокосметики, нетерпеливо присев и шевеля хвостами.
– О, Волга, колыбель моя! – воскликнула Светка и потянулась с укоризненной женской недостаточностью, адресованной Свирельникову. – Хочу на тот берег!
– Зачем?
– Не знаю…
Вынули из багажника сапоги и переобулись, сидя на лавочке перед домом. Михаил Дмитриевич надорвал целлофановый пакет с надписью «Друг-портянка», достал оттуда фланелевые куски материи, отмеренные кем-то, явно понимавшим толк в этом деле, ловко, чуть не в одно движение, обернул ногу и вставил в сапог.
– Bay! – восхитилась она, надевая шерстяной носок.
– Тренировка! – объяснил бывший офицер.
– А ты кто был?
– В каком смысле?
– Ну, там младший лейтенант или майор?
– Младших лейтенантов не бывает.
– Здрасте! А как же Аллегрова поет:
Младший лейтенант, мальчик молодой,
Все хотят по-тан-це-вать с тобой…
– Петь можно все что угодно. А в армии первое офицерское звание – лейтенант.
– А ты кто?
– Капитан.
– Значит, ты как бы моряк?
– А капитан Миронов разве моряк был?
– Какой Миронов? Отец Маши Мироновой? Как же у тебя все запущено! Отец Маши Мироновой – артист Андрей Миронов, он даже умер на сцене…
– Я про другого Миронова.
– Другого зовут Евгений. Он Идиота играл.
– Господи! Ты «Капитанскую дочку» читала?
– Читала. В школе. А-а… Ну, поняла! Что-то я сегодня какая-то невъедливая… – вздохнула Светка и пошла в дом. – Я сейчас…
– Ты куда?
– Посмотрюсь, как я в сапогах.
Свирельников подумал, что Тоня по сравнению с его новой подругой вообще была «синим чулком». Во всяком случае, отправляясь за грибами, не разглядывала себя перед зеркалом. Может, и зря…
– Ты-то пойдешь в лес? – спросил он Лешу.
Водитель замялся:
– Я грибы не очень…
– А что ты очень?
– Можно, я порыбачу? Хозяйка разрешила удочку взять. Червей я уже набрал под камнем…
– И я тоже порыбачу! – подхватила Светка, появляясь. – В лесу сыро…
– Порыбачите, – пообещал директор «Сантехуюта». – После обеда, на вечерней зорьке. А сейчас идем в лес. Строем!
Он достал из багажника корзины – большую для себя и маленькую для Светки, проверил, там ли ножи с пластмассовыми ручками, и на всякий случай взял целлофановый пакет: вдруг грибов окажется очень много. Леша подхватил красное ведро, выплеснул остатки воды, нажал кнопку на брелоке – автозамок громко лязгнул, послышались два коротких гудка и один протяжный: включилась сигнализация. Собаки, поняв, что их мечты о новой жизни снова жестоко обмануты, встали и проводили уходящих коварных людей взорами, исполненными всепрощающей песьей тоски.
К лесу двинулись мимо хлева, обшитого почерневшими досками, через длинный огород, занятый в основном картофелем. Ботва начала уже желтеть и подвядать, а в нескольких местах ровные грядки были нарушены и перекопаны, там валялись высохшие коричневые плети с оставшимися на них маленькими, как орехи, зелеными картофелинками. Справа тянулись грядки моркови, репы, петрушки, позднего крупного редиса, наполовину высунувшего из земли свои продолговатые красные тельца. Среди единообразно зеленой ботвы странно выделялись фиолетовая грядка свеклы да высокие желтые раскидистые зонтики созревшего укропа, похожие на сложные многофункциональные антенны. У забора густо поднимались банановые опахала хрена. Светка восхищенно остановилась возле больших белых кабачков, напоминавших греющихся на солнце хрюшек.
– Ух ты! – сказала она. – А патиссоны так же растут?
– Нет, патиссоны как раз на деревьях, – уточнил Михаил Дмитриевич.
– Да ладно!
– Леш, скажи!
– Ага! – кивнул водитель и улыбнулся в сторону.
Прихватив с кустов подвяленные ягоды малины, они пролезли между жердями и оказались в перелеске, отделявшем в прежние времена деревню от колхозного поля. Ишка бегал туда ловить «саранчу», вылетавшую из-под ног, стрекоча крыльями, и скрывавшуюся в васильковой ржи. На самом деле это были всего лишь большие пузатые кузнечики с длинными (у самок) саблевидными яйцекладами. Пойманные, они сучили лапками и выпускали из зазубренных челюстей капли черного безвредного яда, которым Витька со знанием дела смазывал в лечебных целях свои многочисленные бородавки…
– Нашла, нашла! – радостно закричала Светка, упав на колени в траву.
Свирельников подошел и обнаружил, что причиной девичьего восторга стал гнилой пень, действительно весь облепленный грибами, похожими на осенние опята, но только ножки и шляпки у них были ядовито-желтые, а пластинки синеватые.
– Нет, это поганки.
– Почему?
– Так получилось.
– Да ну тебя!
– Да, это ложные опята, – подтвердил подошедший Леша.
– А каких грибов в лесу больше: поганок или хороших? – спросила Светка.
– Поганок, – сообщил Михаил Дмитриевич.
– Надо же, все как у людей! – вздохнула она.
– Ты лучше рядом ходи! Не отставай!
– Так точно, товарищ капитан!
Они прошли сквозь перелесок, по мягким мшистым кочкам, заросшим давно обобранными кустиками нежно-зеленой черники и серебристо-голубого гонобобеля. Во мху виднелись тугие петлистые свинушки. Свирельников нагнулся, сорвал белесый болотный подберезовик и показал Светке:
– Вот эти собирать можно!
– А эти?
– Свинушки нельзя.
– Почему?
– Они в себе какую-то дрянь накапливают…
– А мы собираем, – робко сообщил водитель.
– Ну и зря!
Перелесок кончился, но на месте прежнего колхозного поля теперь поднялся молодой березняк, почти весь еще летний, с редкими желтыми прядками в кронах. Трава тоже была упругая, густая, украшенная сиреневыми лепешечками сивца и замысловатыми султанчиками розовой буквицы. Только соцветия зверобоя совершенно по-осеннему пожухли, став коричневыми.
