Под далекие завывания «Скорой» Сашка посмотрела на пол, на носки своих ботинок. Ей показалось, что она стоит на льду, на краю полыньи. И черная вода течет внизу, завораживая.
Сашка подняла взгляд на того, кто сидел напротив:
— И вы можете гарантировать, что я точно перестану себя осознавать… помнить. Быть, располагаться, длиться. Существовать…
Его зрачки-диафрагмы расширились.
— Что значит — «можете гарантировать»? Я вам что, ремонтная мастерская?
Фонари на Сакко и Ванцетти зажглись, мигнули и снова погасли: по всей Торпе пытались восстановить электричество.
— Я могу гарантировать, — сказал Физрук другим тоном. — Вы не умрете, поскольку не рождались. Перестанете существовать в настоящем, прошлом и будущем. Александра Самохина окажется единственной вашей проекцией — внятная завершенная история, хотя и короткая. А вас никто не станет оплакивать. Ваше исчезновение никого не сделает несчастным. Небытие, противостоящее бытию — единственная свобода, Самохина. Абсолютная.
Сашка нахмурилась, будто его слова были уходящим поездом, за которым надо бежать. Чтобы уцепиться за поручень. Догнать. Ухватить. Осознать смысл:
— И все ошибки, которые я сделала…
— …не быть — значит не ошибаться, — он кивнул. — Все ваши усилия, прыжки через голову, борьба, отказ и принятие, мотивированность, дисциплина… Обуза, Саша. Сбросьте.
— Почему вы раньше мне этого не говорили?!
— Я говорил, вы не услышали, — отозвался он с ноткой сожаления. — Потому что не были готовы.
Огни на Сакко и Ванцетти снова зажглись, непроглядные плоские окна получили глубину, как если бы осветилась темная сцена у самого задника. Под восстановленными фонарями хлопотали пустыми ветками липы; Сашка вдруг заново осознала, что все происходящее реально, что Физрук прав, а Фарит, как ни странно, ошибся. Дорога, приведшая Сашку в Институт Специальных Технологий, подошла к логическому завершению.
— И прекрасно, — сказала она шепотом.
— Подойдите ко мне.
Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил секундомер, спортивный, судейский, кажется, даже знакомый Сашке по занятиям физкультурой на первом курсе. Физрук открыл его, как медальон, и поманил Сашку пальцем.
Она не двинулась с места не потому, что в последний момент вздумала сопротивляться. Нет, решение было принято — но подошвы приклеились к полу.
— Я только посмотрю, — сказал он тоном педиатра, припрятавшего в рукаве готовый шприц.
И Сашка пошла к нему, огибая стол, за которым столько раз занималась — разговаривала — молчала со Стерхом. Физрук поднялся, надвигаясь на нее, как гора:
— Подбородок вверх…
Луч света полоснул по глазам и ослепил ее, и Сашка облегченно выдохнула, надеясь, что сейчас этот луч растворит ее и смоет, и ни о чем не придется беспокоиться. Но зрение вернулось через несколько секунд. Сашка по-прежнему стояла посреди четырнадцатой аудитории, а Физрук с секундомером на шее нависал над столом, склонившись над большой спортивной сумкой. Что там в сумке внутри, Сашкины слезящиеся глаза не могли разобрать.
— Что-то не так? — пробормотала она, когда молчать стало невыносимо.
— Мне нужна воля Глагола, — отозвался он подчеркнуто спокойно, — а вы предъявляете человеческую реакцию с ноткой истерики…
— Нет! — Сашка дернулась.
— Это не упрек, — он шарил по дну своей сумки. — Это факт. И с ним придется что-то делать…
Он отыскал в сумке и положил на стол книгу — толстую, в жесткой слепой обложке, с библиотечным штампом-наклейкой:
— Раньше пятого курса я эту тему никому не давал, но нам с вами, похоже, отступать некуда. Открывайте.
Сашка, сжав зубы, развернула книжку на первой странице. На середине желтоватого листа помещалась единственная колонка выпуклых символов, мелких, как помет божьей коровки.
— Читать надо пальцами, — Физрук испытующе на нее поглядывал. — Как шрифт Брайля. Только не в строчку, а в столбик. И закрыть глаза, в идеале завязать. Пробуйте.
Сашка зажмурилась. Снова открыла глаза. Почему-то коснуться этой страницы в первый раз оказалось очень трудно.
— Физиологически будет неприятно, — тихо сказал Физрук. — Но это вам сейчас нужно. Это заглушит внутри вас человека, как бабочку в морилке. И тогда вы реализуете вашу свободу, Пароль.
Сашка положила указательный палец правой руки на верхний символ столбика.
Захотелось отдернуть руку.
Она вспомнила лицо Ярослава, сжала зубы, крепче прижала палец и повела по линии символов вниз.
х х х
В общежитии ее ждали. Весь первый этаж был освещен, хотя на столах и на полу у плинтусов во множестве имелись прогоревшие свечи. За окном спортзала, подвешенная в птичьей кормушке, покачивалась большая упаковка мороженого, чуть припорошенная снегом. Аня Бочкова протирала салфетками внутренность морозильной камеры.
— Привет, — сказала Сашка.
— Привет, — Андрей Коротков приглашающе махнул рукой. — Неслабое начало семестра. Почти сутки без света, все разморозилось к хренам…
— Предки жили без холодильников, — меланхолически заметила Юля Гольдман. — Зачем, когда зима?
Лиза, стоя лицом к зеркалу, поднимала и опускала руки с гантелями. Спортивная майка открывала плечи и руки. Под белой кожей со штампом на предплечье ходили мускулы. Сашка поймала взгляд Лизы в отражении — цепкий, жесткий, непроницаемый.
— Сашка!
Она обернулась. Костя, осунувшийся, с красными больными глазами, казался старше своих лет:
— Что он… они опять с тобой сделали?!
Она могла бы сказать: потерпи немного. Скоро все изменится, но не так, как я когда-то мечтала. Не будет мира без страха и смерти, но не будет и Сашки Самохиной.
— Саша, — сказал Костя, всматриваясь в ее лицо. — Чем я… чем мы можем тебе помочь?
— Все нормально, — сказала она, глядя, как ложится снег на упаковку мороженого за окном. — Заберите эту штуку из кормушки, насыпьте семечек.
Лиза со звоном опустила гантели на стойку:
— Тебе не надо было выделываться. Сама нарвалась… «Не хочу, не буду», в нашем детском саду за такое выставляли на табуретку голыми в тихий час…
«Она сочувствует мне, — подумала Сашка. — Хотя и злорадствует. Но сочувствует больше». Сашка огляделась, пытаясь запомнить лица однокурсников, будто мысленно складывая выпускной альбом.
Никто из них никогда ее не вспомнит.
— Ты права, — сказала она Лизе. — Я нарвалась… но вопрос практически решен.
И она поднялась на третий этаж, а рюкзак с книгой Физрука оттягивал плечи, будто мешок с камнями.
х х х
