Весь этот спектакль — ребяческое бахвальство, притом жалкое; но такое я могу понять.
Когда это ему наскучивает, он уводит меня снова — к пухлому цветастому дивану, какие прежде ставили в гостиничных вестибюлях; я даже помню эти розовые цветочки ар нуво на темно-синем фоне.
— Я подумал, у тебя, наверное, ноги устали, — говорит он, — в этих туфлях. — Это правда, и я ему благодарна. Он усаживает меня, садится рядом. Обнимает за плечи. Ткань его рукава скрежещет по голой коже, за последнее время отвыкшей от прикосновений. — Ну? — говорит он. — Что скажешь о нашем маленьком клубе?
Я снова озираюсь. Мужчины тут не однородны, как мне сперва почудилось. У фонтана сгрудились японцы в светло-серых костюмах, а в дальнем углу — всплеск белизны: арабы в этих своих длинных халатах, платках, полосатых головных повязках.
— Это клуб? — спрашиваю я.
— Ну, между собой мы его называем так. Клуб.
— А я думала, это строго запрещено.
— Официально, — говорит он. — Но, в конце концов, все мы люди.
Я жду развития темы, но Командор тему не развивает, поэтому я спрашиваю:
— То есть?
— То есть Природу не обманешь, — поясняет он. — Для мужчин Природа требует разнообразия. Это логично, это элемент стратегии воспроизводства. Так задумала Природа. — Я ни слова не говорю, и он продолжает: — Женщины это знают инстинктивно. Зачем женщина прежде покупала столько разной одежды? Чтобы облапошить мужчину, чтобы он поверил, будто она — несколько разных женщин. Каждый день новая.
Он излагает так, будто сам в это верит, но он многое так излагает. Может, верит, а может, нет, а может, и то и другое разом. Не поймешь, во что он верит.
— Так что теперь, когда нам запрещена разная одежда, — говорю я, — вы получаете разных женщин. — Это ирония, но он не поддается.
— Это решает массу проблем, — говорит он, не дрогнув.
Я не отвечаю. Он мне надоедает. Хочется застыть, остаток вечера провести в угрюмой бессловесности. Я не могу себе это позволить, я знаю. Как бы там ни было, у нас выход в свет.
На самом деле мне хочется поговорить с другими женщинами, но, по-моему, шансы мизерны.
— Кто все эти люди? — спрашиваю я.
— Здесь только для офицеров, — говорит он. — Из всех подразделений и еще для высших чиновников. И для торговых делегаций, естественно. Это стимулирует торговлю. Самое место для встреч. Без этого и бизнеса никакого не выйдет. Мы стараемся тут все обустроить хотя бы не хуже прочих. И подслушать можно; всякую информацию. Мужчина порой говорит женщине такое, чего другому мужчине не скажет.
— Нет, — говорю я. — Кто все эти женщины?
— А, — говорит он. — Ну, некоторые — настоящие профи. Рабочие девушки, — смеется он, — как в старые времена. Их не удалось ассимилировать, и к тому же большинство предпочитают трудиться здесь.
— А остальные?
— Остальные? Ну, у нас неплохая коллекция. Вон та, в зеленом, — она социолог. То есть была. Вон та — адвокат, вон та — бизнес-леди, какая-то начальница; то ли сеть закусочных, то ли гостиницы. Говорят, с ней можно неплохо поболтать, если только поболтать и охота. Они тоже предпочли остаться здесь.
— Чему предпочли? — спрашиваю я.
— Альтернативам, — говорит он. — Ты бы, может, и сама предпочла — тому, что имеешь. — Он робеет, он нащупывает, он хочет комплиментов, и я понимаю, что серьезный разговор окончен.
— Не знаю. — Я делаю вид, что раздумываю. — Наверное, трудная работа.
— Надо за весом следить, это уж точно, — говорит он. — Тут с этим строго. Набираешь десять фунтов — сажают в Одиночку. — Это он так шутит? Скорее всего, но я не хочу знать. — Итак, — продолжает он, — дабы ты прониклась местным духом, — как насчет капельку выпить?
— Мне не положено, — говорю я. — Вы же знаете.
— Один раз не повредит, — отвечает он. — И к тому же это подозрительно, если ты не пьешь. Здесь не действуют табу на никотин и алкоголь. Видишь, у них тут есть свои плюсы.
— Ладно, — говорю я. Втайне мне нравится эта мысль, я уже столько лет не пила.
— И что же ты будешь? — спрашивает он. — У них тут все найдется. Импортное.
— Джин с тоником, — отвечаю я. — Только, прошу вас, некрепкий. Я не хотела бы вас позорить.
— Тебе это не удастся, — ухмыляется он. Встает; а затем, к моему изумлению, берет мою руку и целует в ладонь. И направляется к бару. Можно было подозвать официантку, они тут встречаются, в одинаковых черных мини-юбках с помпонами на грудях, но официантки, видимо, заняты, и залучить их непросто.
И тут я вижу ее. Мойру. Она и еще две женщины стоят у фонтана. Я вглядываюсь опять — точно ли она; я гляжу в ритме сердца, молниеносным движением глаз, чтобы никто не заметил.
Наряду нее бредовый — черный, из когда-то блестящего атласа, много повидал на своем веку. Без бретелек, изнутри корсет подталкивает кверху груди, но платье Мойре не совсем по размеру, велико, и одна грудь вспухла наружу, а вторая нет. Мойра в рассеянности дергает край выреза, тянет повыше. На спине болтается кусок ваты — я вижу, когда Мойра полуоборачивается; похоже на гигиеническую прокладку, которую надули, как попкорн. Я так понимаю, это хвост. К голове пришпилены уши — кроличьи или оленьи, так сразу и не скажешь; одно вислое — потерян крахмал или каркас. Черный галстук-бабочка, черные сетчатые чулки и черные туфли на высоченном каблуке. Мойра всю жизнь ненавидела каблуки.
Весь этот костюм, антикварный и вздорный, напоминает мне что-то из прошлого — не помню что. Театральная пьеса, мюзикл? Девочки, на Пасху переодетые в кроликов? А здесь он что значит, почему считается, что кролики сексуально привлекательны? Как может кому-то нравиться эта драная тряпка?
Мойра курит. Затягивается, передает сигарету женщине слева; та вся в красных блестках, с длинным острым хвостом и серебристыми рогами; дьявольский костюм.
Вот Мойра скрестила руки под проволочной грудью. Переступает на одну ногу, на другую — наверное, ноги болят; спина чуть сутулится. Без интереса, без единой мысли Мойра оглядывает зал. Очевидно, картина знакомая.
Я молю ее посмотреть на меня, увидеть меня, но глаза ее скользят по мне, словно я очередная пальма, очередное кресло. Я так сильно умоляю — она должна обернуться, должна поглядеть на меня, пока не подошел какой-нибудь мужчина, пока она не исчезла. Одна женщина с нею, блондинка в короткой розовой пижамной курточке, отороченной драным мехом, уже присвоена, уже вошла в стеклянный лифт, уже вознеслась и исчезла. Мойра опять вертит головой — вероятно, оценивает перспективы. Наверное, трудно вот так стоять, невостребованной, как на школьной дискотеке, незамеченной. На сей раз ее взгляд спотыкается на мне. Она меня видит. Ей хватает ума не показать.
Мы смотрим друг на друга, лица пусты, безразличны. Затем она совсем чуточку дергает головой вправо. Забирает сигарету у женщины в красном, подносит к губам, рука на миг замирает в воздухе, пальцы растопырены. А затем Мойра отворачивается.
