Смотрел на нее и понимал, что зверею только от одного вида ее стройных голых ног в сапогах. Но еще больше я зверею от того, что Бегемот хватает ее за лодыжки, трясет лысой башкой в такт музыке, а эта сучка присаживается на корточки и манит его пальцем к себе. Парочка явно в полной нирване. Не видят никого вокруг.
Парочка! Внутри поднялось то самое смертельно-ядовитое желание убивать. Проломить лысый череп Бегемота и выпотрошить его мозги на стеклянную поверхность стола. Так, чтоб забрызгало сапоги сестры. Чтоб все орали от ужаса и она в том числе. Чтоб знала, каково это — позволять.
Меня всегда раздирало на части, когда к ней кто-то прикасался… Да просто даже смотрел не так. Это было чистым безумием, и я почувствовал, как наливаются кровью глаза.
Она красиво танцевала. Невероятно двигалась. Отец отдал ее на танцы, когда ей исполнилось десять, потому что она так захотела. Я никогда не видел ни ее выступлений, ни тренировок и репетиций, мне это было неинтересно, а сейчас стоял, как идиот с отвисшей челюстью, пока она извивалась на столе перед Бегемотом и другими лохами, истекающими слюной… Помню, как сдернул ее со столешницы, как врезал парочке недомерков, которые попытались мне помешать, а напоследок и самому Бегемоту за то, что позволил ей вообще войти в дом. Он отлетел на несколько метров к барной стойке. Кто-то швырнул ему бейсбольную биту, и он двинулся на меня, выпучив светлые глаза навыкате. Биту я выхватил из его рук, едва он ею замахнулся, а затем съездил ею ему по челюсти. Так что несколько зубов он выплюнул моментально. Толпа тут же начала рассасываться.
Я разнес несколько до чертей дорогих стеклянных шкафов в зале и пошел на него снова, подбрасывая биту в руках, глядя, как быстро бегают его глазки в поисках поддержки. Но никто не заступится. Никто не захочет со мной связываться в таком состоянии.
— Ты совсем охренел, Мад? Ты что творишь? — визжал он, пятясь назад, пока я крошил стеклянные столы. — Хватит. Мне предки голову снесут.
— Особой разницы заметно не будет. — Я запустил вазой в широкую витрину, которая брызгами осколков осыпалась на пол. Заверещали разукрашенные, как клоуны, девки, а дружки Бегемота поутихли. — У тебя и так ее нет. Молись, чтобы я не отбил тебе яйца.
— Да откуда я знал, что она здесь. Вечеринка открытая. Толпа. Я ее не видел.
— Не видел? А когда лапал ее за ноги тоже не видел? Ты у нас ущербный?
— Что ты бесишься, Мад?! Когда трахал Рону, я не лез. Она сама… Сестра твоя. Сама на мне висла, сучка.
— Твою Рону полрайона трахало. А мою сестру не тронь. Не смотри на нее даже. Не дыши, сука, в ее сторону, иначе я тебя прикончу.
— Так присматривал бы за ней. Яблоко от яблоньки недалеко падает. Такая же, как и мать, шл…
Он не договорил, да и разговаривать в ближайшие несколько дней уже явно не смог бы.
— Что смотришь?! Давай! Пошла! — повернулся к сестре, которая расширенными глазами смотрела, как ползает по полу Бегемот, размазывая кровь по круглому лицу.
— Не хочу. Мне здесь нравится.
— Нравится, когда он тебя лапает, а все остальные смотрят? — зашипел ей на ухо.
— О да-а-а. Нравится, когда ты на это смотришь! Ты же долго смотрел…
Она засмеялась мне в лицо. Замахнулся отвесить пощечину, а эта сука вздернула подбородок.
— Давай! Ударь и меня тоже! Это я захотела сюда прийти.
Сжал пальцы в кулаки… Не смог. Ее не смог. А хотел так, что скулы сводило.
— Ударю. Еще раз увижу среди этих уродов и ударю.
— М-м-м, какой грозный старший братик.
Она захлебывалась пьяным смехом, пока я тащил ее к машине, запихивал на сидение. А потом вдруг резко перестала смеяться и повернула ко мне раскрасневшееся лицо.
— Какого хрена ты приехал, Мад?
— Какого хрена ты туда поехала?
— Скучно было. — Вытянула из пачки сигарету.
— А сейчас весело? — я отнял и смял в пальцах.
— Нет. Ты все испортил. — Снова достала сигарету и закурила, но я отобрал и эту. Затянулся посильнее, чувствуя, как никотин утихомиривает лопающиеся нервы.
— Надо же, какой я негодяй и подлец.
— Не льсти себе. Просто самоуверенный эгоистичный ублюдок. Не больше. Крутой, да? Решил показать братскую любовь? Позаботиться о сестренке?
— Нет, не хочу завтра слышать в школе, как ты там выплясывала, словно какая-то дешевая шлюха. Не хочу слышать, что тебя Бегемот трахает. О тебе и так слишком много говорят.
— Ну так будет, о чем поговорить, а то ведь обидно! Заодно и ты позлорадствуешь. Разве не ты приучил их меня ненавидеть?
Я бросил на нее яростный взгляд — пьяная. Все еще держит в руках бутылку. Резко отобрал и швырнул в окно.
— Да пусть говорят. Не будь ты моей сестрой, пусть хоть всем коллективом дружно отымели. Но ты носишь одну фамилию со мной, и я не потерплю, чтобы ее трепали и склоняли.
— Ай-яй-яй, какие мы. Само благородство. А мне по фиг, что ты там думаешь и чего хочешь. Захочу — сама дам всему коллективу. Одновременно.
— Да я и не сомневаюсь. Генетика у тебя такая — блядская.
— Да уж какая есть. Не такая правильная, как у тебя. Да пошел ты, аристократ хренов.
— Еще раз возле Бегемота увижу — голову откручу.
— А не возле Бегемота? М-м-м? А возле кого-то еще не открутишь? Ты всех бьешь. Всех, кто ко мне приближается.
Она вдруг на полном ходу распахнула дверцу машины, и я, схватив ее за майку, дернул к себе, едва справляясь с управлением.
— Отпусти, урод! Никуда я не поеду! Отвали!
Найса била меня и царапалась, как дикая кошка. Машину занесло в кювет, и она завалилась на бок, с надсадным скрипом царапая бочиной по асфальту, высекая искры.
— Найса-а-а! — дернулся к ней, развернул к себе, леденея от ужаса, что пострадала.
А она улыбается, дрянь, размазывает кровь по подбородку и улыбается. Чокнутая. Синие глаза лихорадочно блестят. Темные, глубокие. Вытер пальцами кровь с ее подбородка.
— Цела, Бабочка? — с облегчением, тяжело дыша.
Кивает, трогая языком разбитую губу. А меня колотит от мысли, что могла покалечиться. Пока машина переворачивалась на ее сторону, я за секунду чуть не обезумел.
— Нигде не болит?
— Тебе какая разница? — полезла назад, чтобы выбраться через заднюю дверь, а я стиснул челюсти, глядя на обтянутые узкой юбкой ягодицы и стройные ноги без колготок.
Пока сам вылезал из кабины, понял, что эта сучка давно уже вылезла и рванула к дороге ловить попутки. Смотрел, как идет вдоль трассы, виляя бедрами, затянутыми в черную кожу, и скрежетал зубами. Потому что мне хотелось завернуть ее в свою куртку с головой, чтоб ни одна тварь не смотрела на нее в таком виде. Не смела своей похотью пачкать МОЮ бабочку. Только Бабочка… все же не моя. И мне за это хочется ее убить. От мысли, что рано или поздно она все же будет с кем-то другим, мне хотелось волком выть.
