— Я знал, что вы останетесь одна, — ответил он, подходя ближе. — И сбежал от всех. Сжальтесь надо мной, вы должны понимать, что моя жизнь — сущий ад. — Но он не умолял, он требовал — и, схватив Саманту за тонкое запястье, привлек к себе и властно прижался к ее губам. Она отталкивала сэра Эдмунда, сопротивлялась, не только ему, но и своим непрошеным желаниям. Тщетно. Жадные руки добрались до ее шеи, отбросили фишю…
— Вспомните о своем положении! — задыхаясь, сумела выговорить девушка. — Вы женатый человек! — Ответом был хриплый смех. В отчаянии Саманта вспомнила о короткой толстой игле, которую не выпускала из правой руки, и полоснула ею сэра Эдмунда по щеке. Скорее от удивления, чем от боли, он разжал руки, и Саманта, воспользовавшись моментом, выбежала за дверь, захлопнула ее и повернула в замке тяжелый ключ. От испуга и волнения она позабыла захватить плащ или хотя бы шаль.
Саманта бежала через Парк, плохо понимая, как здесь оказалась. Тонкое черное платье почти не защищало от вечернего холода. Куда бежать, что делать? Как сэр Эдмунд объяснит домашним, а особенно леди Летиции, что произошло, почему он заперт в классной комнате, а гувернантка сбежала? Понятно, что он так или иначе постарается ее очернить; назад пути нет. Сэр Эдмунд станет ее искать, охотиться за ней… а в ридикюле всего несколько пенсов… Где же ей ночевать?
По сторонам мелькали черные тени, откуда-то доносился грубый, фальшивый смех… Это дочери греха, падшие, отвергнутые создания; она могла бы стать одной из них, если б не противилась этому всеми фибрами души… Но сейчас ей грозит куда большая опасность… Одинокая, слабая, беззащитная, она рискует стать жертвой первого попавшегося развратника. Саманта не забыла грязных домогательств графа Дарси, дяди сэра Эдмунда. Она тогда бежала из его дома под крыло сэра Эдмунда; но защитник оказался предателем…
Сзади послышались шаги. Саманта кинулась под дерево, надеясь, что в сумраке ее не будет заметно, но тут на фоне заходящего солнца вырос черный силуэт, чья-то рука легла ей на запястье, и голос, хриплый от страсти, еле слышно произнес ее имя…
В этот момент я почувствовала что-то на своем запястье и опустила глаза: это была рука. Я закричала, довольно-таки громко, и в следующий миг оказалась на молодом, костлявом, сконфуженном молодом человеке. На нас и вокруг гигантским конфетти валялись листы бумаги. Моментально собралась толпа, и какие-то люди поставили меня на ноги.
— Он к тебе чего, приставал, да, красавица? — спросил один, дородный, дышащий пивом. — Чертов агитатор.
— Я только хотел дать ей листовку, — сказал несостоявшийся злодей. Я, к своему ужасу, увидела у него на щеке небольшой порез. И почувствовала себя полной идиоткой.
— Хочешь, вызовем полицию, красавица? Таких надо прятать за решетку, ишь, мерзавец, вздумал приставать к молоденьким девушкам.
— Спасибо, не надо, — отказалась я. Антививисекционист и провозвестник конца света слезли со своих ящиков, чтобы прийти мне на помощь. Выглядели они практически одинаково: тонкие лики святых и бледно-голубые глаза Старого морехода. Увидев, что я не пострадала, оба протянули мне по листовке.
— Сама виновата, — объяснила я толпе. — Перепутала. Приняла за другого. Испугалась. Вот, возьмите «Клинекс», — сказала я молодому человеку. — Извините, что поцарапала. — Я порылась в сумочке, но бумажных платков так и не нашла.
— Ничего страшного, — с истинным стоицизмом ответил молодой человек. Он стоял на коленях и собирал свои листки. Я тоже опустилась на колени и стала помогать. На листовках был изображен черно-белый атомный гриб с призывом: «НЕ ДАДИМ МИРУ ИСЧЕЗНУТЬ В ЯДЕРНОМ ДЫМУ».
— Выступаете против атомного оружия? — спросила я.
— Да, — хмуро ответил юноша. — Только без толку. Но… главное — продолжать бороться.
Я рассмотрела его внимательнее. Черный свитер с вырезом лодочкой показался мне весьма стильным. Рыцарь печального образа, безнадежный идеалист, лорд Байрон, биографию которого я как раз просматривала. Мы подобрали бумаги, я влюбилась, и мы пошли в ближайший паб чего-нибудь выпить. Устроить это оказалось несложно: я всего лишь выказала интерес к его делу. Я бы, конечно, предпочла, чтобы он говорил с британским акцентом; но, к несчастью, молодой человек, подобно мне, был канадцем. Впрочем, я легко простила ему этот недостаток.
Пока Артур стоял в очереди у стойки за двойным скотчем для меня и «Гиннессом» для себя — решившись выпить, он выбирал напитки, насыщенные минеральными веществами, — я лихорадочно вспоминала хоть что-нибудь о политике — те сведения, которые случайно, словно шпинат в зубах, застревают в мозгу. Мне уже удалось произвести впечатление человека, как минимум частично информированного, и теперь надо было соответствовать. Я даже достала из сумочки воззвания, которые мне дали в парке, и наскоро их проштудировала, надеясь найти подсказку, тему, подходящую для обсуждения. «Задумывались ли вы когда-нибудь, что если прочитать слово «DOG» задом наперед, то получится «GOD»?» — начиналась одна из листовок. Выходило, что «DOG» — четвертый член Святой Троицы, который тоже будет присутствовать на Страшном суде. Другое воззвание было более традиционно: Армагеддон на носу; хочешь спастись — веди праведный образ жизни.
Когда Артур вернулся с напитками, я уже подготовилась. А когда речь заходила о чересчур специальных вещах, мгновенно переводила разговор на палестинских беженцев. Об их проблемах я знала довольно много еще со времен школьного «Клуба Объединенных Наций». При этом тема была достаточно темная, чтобы заинтриговать Артура, и я со стыдом поняла, что он, в общем-то, под впечатлением.
Я разрешила проводить себя до метро «Триумфальная арка», объяснив, что не могу пригласить его домой, так как снимаю квартиру пополам с одной машинисткой. А она толстая, некрасивая и ужасно огорчается, если я привожу домой молодых людей, неважно кого и зачем. Поэтому лучше мне не звонить, но если Артур оставит мне свой номер… Телефона у него не было, но он, что еще лучше, пригласил меня на завтрашний митинг. Слабея от желания, я пошла в библиотеку — ту же, где брала книги по костюмам, — и откопала все произведения Бертрана Расселла, какие только смогла найти. Из-за них у меня возникли трения с Полом.
— Коммунистическая зараза, — возмутился он, обнаружив книги. — В моем доме! Не допущу!
— Но это для работы, — объяснила я. — Я подумываю написать что-нибудь более современное, из двадцатых годов.
— Это не будет иметь коммерческого успеха, — сказал Пол. — Короткие юбки и стриженые волосы не продаются. Читатель любит, чтобы в женщине сохранялась загадка. Я, кстати, тоже, — добавил он, целуя меня в ключицу.
Было время, когда подобные высказывания казались мне по-европейски галантными, но теперь они стали меня раздражать,
— Тоже мне загадка, — бросила я, — если на нее нужно несколько ярдов ткани и парик. Мужчины тоже довольно-таки загадочные существа, но я не замечаю, чтобы они носили шиньоны и бальные платья для вальса.
