Во благо злейшего врага
Отдать копыта и рога.
А после обратится враг
В свой смертный час
В ковер из трав.
В своей гордыне Человек,
Еще во время Оно
Событий мерный ход пресек —
И выдумал законы.
Неправедный свершая суд,
Калечил и крушил.
Он думал, что его спасут,
И далее грешил.
По своему подобью Бог
Едва ли выдумать нас мог.
Когда Любовь заменит Месть —
Как нам покой в душе обресть?
Наш мир — малейшее зерно,
Средь пустоты парит оно,
И жизнь наша — краткий миг.
Кто мудрость Божию постиг —
Врагов возлюбит и простит.
Из «Книги гимнов вертоградаря».
Перевод Д. Никоновой
77
Рен. День святой Юлианы и Всех Душ
Год двадцать пятый
Над морем восходит новая луна: это начался День святой Юлианы и Всех Душ.
В детстве я любила праздник святой Юлианы. Каждый из детей мастерил свой Космос из восторгнутых материалов. Потом мы обклеивали космосы блестящими штучками и подвешивали на веревочках. За трапезой в этот день подавалась круглая еда — тыквы, редиска, — и весь сад украшался нашими сверкающими вселенными. Один раз мы сделали космосы из проволоки и засунули внутрь по свечному огарку; это было очень красиво. В другой раз мы хотели изобразить руки Бога, держащие Космос, но желтые резиновые перчатки для хозяйственных работ, которые мы решили использовать, смотрелись очень странно, как руки зомби. И вообще трудно представить себе Бога в перчатках.
Мы сидим у костра — Тоби, Аманда и я. И Джимми. И два больболиста из «золотой» команды. Их тоже приходится считать. Отблески костра мерцают на наших лицах, делая их мягче и красивее, чем на самом деле. Но иногда — темнее и страшнее, когда лицо уходит в тень и глаз не видно, только глазницы. Колодцы, уходящие в глубь головы, — их переполняет, льется через край чернота.
У меня болит все тело, но в то же время я ужасно радуюсь. Нам повезло, думаю я. В том, что мы здесь. Всем нам, даже больболистам.
Когда прошла послеобеденная гроза и жара спала, я сходила на пляж за нашими рюкзаками и принесла их на поляну, а заодно и пучок листовой горчицы, найденной по дороге. Тоби вытащила котелок, чашки, нож и большую ложку. Сварила суп из останков скунота, остатков выданного Ребеккой мяса и каких-то сушеных трав. Опуская кости скунота в воду, она ритуально испросила прощения.
— Но ты же его не убивала, — сказала я.
— Я знаю. Но мне было бы не по себе, если бы я этого не сделала.
Больболисты привязаны к соседнему дереву веревкой и плетеными полосами из некогда розовой накидки Тоби. Плела я: если у вертоградарей чему и учили крепко-накрепко, это разным видам рукоделия с использованием вторичных материалов.
Больболисты в основном молчат. Наверняка им нехорошо, особенно после того, как Аманда их избила. И должно быть, они чувствуют себя полными идиотами. Я бы, во всяком случае, так чувствовала себя на их месте. Тупые, как рашпили — по выражению Зеба, — раз так подпустили нас к себе.
Аманда, похоже, все еще в шоке. Она тихо плачет время от времени и крутит концы неровных прядей. Первое, что сделала Тоби, когда мы надежно привязали больболистов, — дала ей чашку теплой воды с медом от обезвоживания, с добавкой порошка из Мари.
— Не пей все сразу, — сказала Тоби. — Маленькими глотками.
Она объяснила, что, когда у Аманды восстановится уровень электролитов, можно будет заняться лечением всего остального. Начиная с порезов и синяков.
Джимми совсем плох. У него температура, на ноге — гноящаяся рана. Тоби говорит, что, если только нам удастся дотащить его до саманного домика, она будет лечить его опарышами — может, они и сработают, если дать им достаточно времени. Но у Джимми может не оказаться этого времени.
Тоби уже помазала ему ногу медом и дала ложку меда внутрь. Она не может дать ему ни Ивы, ни Мака, потому что они остались в саманном домике. Мы укутали Джимми в накидку Тоби, но он все время раскрывается.
— Надо найти ему простыню или что-нибудь такое, — говорит Тоби. — На завтра. И придумать, как ее на нем закрепить, иначе он до смерти изжарится на солнце.
Джимми совсем не узнаёт ни меня, ни Аманду. Он все время разговаривает с какой-то другой женщиной, которая, как ему кажется, стоит у огня.
— Совиная музыка. Не улетай, — говорит он ей. В голосе — ужасная тоска.
Я начинаю ревновать, но как можно ревновать к женщине, которой тут нет?
— С кем ты разговариваешь? — спрашиваю я.
— Там сова, — отвечает он. — Кричит. Вон там.
Но я не слышу никакой совы.
— Джимми, посмотри на меня, — говорю я.
— Музыка встроена, — говорит он. — Ее не убьешь.
Он смотрит вверх, в кроны деревьев.
Ох, Джимми, думаю я. Где ты?
Луна движется на запад. Тоби говорит, что бульон из костей уже сварился. Она добавляет собранную мной листовую горчицу, ждет с минуту, потом начинает разливать. У нас только две чашки — Тоби говорит, что придется пить по очереди.
— Неужели ты и их собралась кормить? — спрашивает Аманда. Она не смотрит на двух больболистов.
— Да, — отвечает Тоби. — Их тоже. Сегодня — День святой Юлианы и Всех Душ.
— А что с ними будет потом? — спрашивает Аманда. — Завтра?
Хорошо, что она хоть чем-то заинтересовалась.
— Их нельзя просто так отпускать, — говорю я. — Они нас убьют. Они убили Оутса. И посмотри, что они сделали с Амандой!
— Я это всесторонне обдумаю, — говорит Тоби. — Позже. Сегодня мы празднуем.
Она разливает суп по чашкам, оглядывает кружок людей, сидящих вокруг костра.
— Тот еще праздник, — говорит она голосом Сухой ведьмы. И хихикает. — Но с нами не покончено! Верно ведь?
Последние слова обращены к Аманде.
— Капут, — отзывается Аманда. Очень тихо.
— Старайся об этом не думать, — говорю я, но она опять плачет, едва слышно: она впала в состояние «под паром». Я ее обнимаю.
— Я здесь, ты здесь, все хорошо, — шепчу я.
— Какой смысл? — говорит Аманда, но не мне, а Тоби.
— Сейчас не время размышлять о конечном целеполагании, — произносит Тоби прежним, Евиным голосом. — Давайте все забудем прошлое — самые худшие его части. Вознесем хвалы за ниспосланную нам пищу. Аманда. Рен. Джимми. И вы двое, если можете.
Последние слова обращены к больболистам.
Один из них бормочет что-то похожее на «иди нахуй», но не очень громко. Он хочет супа.
