Тишина.
Пропал с радаров.
Совсем как после секса в туалете, когда уехал в командировку, оборвав все связи.
Сравнивать с тем случаем не хотелось. Еще не забылось, как было одиноко и горько. Я бы не пережила дубля. Слишком быстро, слишком больно. Ресурса не хватило бы.
Этот гад всего за месяц умудрился приучить меня не только к фантастическим оргазмам и превратил во всегда готовую к спариванию самочку. Хуже! Он прокрался гораздо глубже вагины — в сердце.
Не представляю, как до сих пор не призналась ему в любви. Признание рвалось из груди. Оно назойливой мухой кружилось в голове. А вчера в квартире меня буквально разрывало от желания кричать "люблю" во все горло вместо "да" и "еще".
Если бы не тайна, ничто бы не сдержало. Но вначале нужно было признаться. Не сбрасывать на Эда и любовь, и сына вместе. Словно бомбы. А сказать о главном и лишь потом, если примет моего замечательного малыша, открыться и самой.
Отличный план. Мудрый, справедливый. Я даже гордилась своей выдержкой. Но к часу, после очередного отчаянного взгляда на мобильный телефон, захотелось сесть в такси, рвануть к Эду и заявить ему прямо с порога, что если не любит меня так сильно, как я его, то пусть идет на фиг.
Где логика? Нет ее. Испарилась за двадцать часов ожидания.
* * *
Будто в компенсацию за молчащего Басманского, сосед напротив, большой любитель пить все, что горит, сегодня как с цепи сорвался. Еще утром он дважды звонил ко мне в дверь, выпрашивая то кусочек хлеба, то хоть парочку яиц. А к обеду расхрабрился до такой степени, что начал предлагать свои услуги.
"Может, лампочку какую закрутить нужно?"
"Я и трубы прочистить могу! Вдруг что засорилось!"
"Да вы, голубушка, не стесняйтесь. Я в случае чего и электрику умею менять, и плитку в ванной класть, и утюги чинить".
Взвинченная до предела из-за Басманского я держалась изо всех сил. Молчала. Отвлекала себя приготовлением борща. По всем канонам, как двинутый на пропорциях повар. После обеда собрала Даньку на улицу и ушла гулять на детскую площадку.
Я ни минуты не сидела без дела. А спустя полчаса с прогулки героически отбила новый штурм уже пьяного в стельку соседа.
В рейтинге самых худших дней это воскресенье уверенно метило на первое место в году. На нервах я порой не слышала, что говорит сын, и не чувствовала вкуса любимого кофе.
Меня будто заперли в тесной клетке, забыв сказать, когда освободят.
Без понятия, сколько бы еще я смогла продержаться. Вряд ли долго. Но в начале четвертого, как раз после Данькиного дневного сна, дверной звонок раздался снова.
Решив отвадить соседа окончательно, я набрала полный стакан воды… Не глядя в глазок, взялась за ключ. Со словами: "Яйца можете не возвращать! И трубы мне прочищать не надо!" открыла замок и чуть не выплеснула всю воду на огромный букет белых роз.
— Яйца, говоришь, не возвращать?.. — В коридоре стоял Эд. С круглыми глазами, двумя морщинами между бровей. Растерянный и безумно красивый одновременно. — И трубы не прочищать?..
Больше ничего не говоря, он сунул букет мне в руки и с двумя огромными пакетами протиснулся в квартиру.
Что я, что Данька смотрели на неожиданного гостя не моргая. Я все еще не могла поверить. Даня… На его лице читался такой восторг, что вместо лампочки он мог освещать коридор. Басманский ни на меня, ни на сына не смотрел. Обойдя мою кухню, гостиную, заглянув в туалет и ванную, он снова вернулся к нам в коридор и шумно выдохнул.
— Так чьи там яйца надо оторвать? — хищно сдул с лица короткую темную прядь.
Не в состоянии сказать и слова, я прижала к губам ладонь и расхохоталась. Громко. Со слезами, соплями и дрожащими руками. Как в истерике.
Остановиться невозможно было.
Позади почти сутки ожидания и нервов. Я успела мысленно распрощаться с этим гадом. Обдумала, как буду жить одна. Вернее, как буду выживать. А он…
— Имей в виду, если кто-то хочет прочистить твои трубы — через мой труп! — взгляд Отелло потеплел, а на губах мелькнула улыбка.
— Обязательно, — я, как в сухую землю, влила в себя воду. Весь стакан. До дна.
Слезы прекратились, но смеяться все еще хотелось. И танцевать. Сильно-сильно.
— Тебя и на день нельзя оставить. — Эд протянул руку и сграбастал меня поближе. Уткнулся носом в бок. Вдохнул. — Взялась же на мою голову…
— Прости, — чтобы не разреветься снова, я больно укусила себя за щеку изнутри.
Мне это не снилось! Он пришел. Не с иском, не с адвокатом, а с цветами. Такой свой. Такой любимый и настоящий…
— Над прощением мы еще поработаем. — Тяжелая мужская ладонь незаметно погладила меня по ягодицам. Чуть стиснула. И снова вернулась на бедро. — Да, Данька? Не умеет твоя мама гостей встречать? — он протянул сыну два пакета и заговорщицки подмигнул.
Сам не свой от радости, Данька, наверное, согласился бы с чем угодно.
— Не умеет. — Он осторожно взял пакеты, но, так и не глянув в них, остался стоять перед Эдом.
— Ты вчера сказал, что помогаешь маме и любишь ее. Ничего ж не изменилось?
Мой милый мальчик непонимающе уставился на меня. Потом снова на Эда. И кивнул.
— Отлично.
Басманский больше не осторожничал. Он ловко одной рукой подхватил моего зайца и усадил к себе на колено.
— Слушай, такое дело… — серьезно начал. — А как ты смотришь, если мы вместе будем маме помогать? Защищать от всяких любителей чистить трубы.
Эд произнес это весело, как шутку. И только по окаменевшей ладони у меня на бедре я поняла, насколько он сдерживается. Как на самом деле волнуется в этот момент.
Внешне солидный и беззаботный, а внутри напряженный как струна.
— Не знаю. Надо у мамы спросить.
Даня поднял ко мне взгляд. Даже когда просил шоколадные конфеты или новую машину, выражение его лица не было таким умоляющим.
Мой хороший и умный мальчик. Все с разрешения мамы, хотя еще пару часов назад оно было без надобности, чтобы забраться на высокую горку или попрыгать в луже.
— Мама Лена, ты позволишь нам обоим за тобой присматривать? — теперь голову поднял и Эд. Сложно было угадать, кто из этих двоих волновался больше: сын или отец. И оба, будто это действительно что-то значило, ждали моего слова.
— Лишь присматривать? — я снова укусила себя за щеку.
Нужно было держаться. Не смеяться и не плакать. Только не сейчас!
— Еще кое-что придется сделать, — замялся Басманский. — Но я пока об этом говорить не буду, а то у тебя такой вид… хоть бы в обморок не грохнулась.
— Но, может, намек? — Сердце взяло разбег, словно собралось рвануть наружу.
