Вот только – кто?
– Мам, уезжай! – услышала она тихий, но твердый голос дочери. – Пожалуйста, уезжай! Мне так будет легче, поверь! Я хочу быть одна!
Леля осела на пол и заревела. Катька дверь не открыла. Все слышала, а не открыла. «Такие дела», – подумала Леля и медленно, тяжело поднялась с пола, словно столетняя старуха. Пошла в коридор, надела ботинки и куртку, еще раз оглянулась на Катькину комнату и открыла входную дверь.
– Катя! – жалобно выкрикнула она хриплым голосом.
Дверь не открылась, и дочка не вышла.
Еле волоча ноги, Леля стала медленно спускаться по крутой чугунной лестнице. На улице завывал ветер, становилось холодно, промозгло.
Куда? – вяло подумала она. В отель? В какой? Где сейчас она найдет этот отель, в одиннадцать вечера? Где найдет машину? И даже если ей сказочно повезет и такси остановится, как, со своим несчастным и хилым французским, она объяснит, что ей нужно?
Она шла по улице, забыв накинуть капюшон и застегнуть куртку. Увидела неяркий свет – какое-то кафе? И вправду кафе – крошечная забегаловка восточного типа. Шаурма, что ли?
Толкнула дверь, и на нее пахнуло прогорклым маслом, острыми пряностями и теплом. За стойкой стоял смуглый молодой парень с красивым и жестким лицом. Она подошла к прилавку и попросила чай – горячий, обязательно горячий. И если можно – с лимоном и сахаром. Он молча кивнул, а она села за одинокий пластиковый стол.
Чай он принес моментально и ушел в подсобку. Леля глотала чай и смотрела в окно. Там, за окном, было совсем пусто – ни одного пешехода, ни одной машины – ничего и никого. Только по-прежнему ветер скручивал верхушки деревьев, трепал голые сиротские ветки и завывал, завывал…
Продавец занимался своими делами – протирал прилавок, что-то убирал, чистил, изредка поглядывая на странную позднюю посетительницу. Леля поняла – он хочет закрыть свое заведение. Она мешает ему. Она встала, подошла к стойке и достала кошелек.
– Сколько с меня?
Он задумался, махнул рукой и осторожно спросил:
– Мадам! Я могу вам… помочь?
– Можете! – вдруг оживилась она. – Мне нужен отель. Абсолютно любой отель – хорошо бы где-то поблизости! Отель на одну ночь, вы понимаете? Наверное, надо вызвать такси? Оно быстро приедет, как вы думаете? Так получилось – мне негде сегодня ночевать, понимаете?
Он кивнул:
– Да, я все понял. Я все понял, мадам! Такси… – он задумался. – Да я вас сам отвезу! На соседней улице есть отель – вполне нормальный отель – на одну ночь! – И он впервые улыбнулся. – Вот туда мы и поедем! Сейчас я все закончу, о’кей? Минут десять, не больше, и мы поедем в отель! – повторил он, вопросительно глядя на странную женщину с очень сильным акцентом.
А «странная женщина» слабо улыбнулась.
– Спасибо, спасибо! Вы так меня выручили! Просто… спасли.
Минут через десять они вышли на улицу, и парень подогнал машину – старенькое «рено».
Леля села на сиденье и закрыла глаза – страха не было. Хотя на секунду подумала: «А вдруг? Вдруг он… Здесь сейчас совсем неспокойно! Хотя глупости, вряд ли. Что я придумала? Совсем рехнулась, ей-богу! На черта я нужна ему?»
Через минут десять машина остановилась.
– Приехали, мадам!
И вправду над подъездом слабо горела вывеска – отель «Шоколад».
Она усмехнулась: «Господи! И здесь шоколад!»
Парень, ее благодетель и спаситель, зашел вместе в ней в маленький холл, где пахло обычными сладкими отдушками, которые так любят владельцы подобных мест. За стойкой ресепшена – метр на метр – стояла сонная девушка с глуповатым и красивым лицом. Парень кивнул ей, и она, казалось, ему обрадовалась.
Леля протянула свой паспорт, и оба, парень и девушка, с удивлением глянули на его красную обложку.
– О, Россия! – воскликнула девушка.
Леля устало подтвердила:
– Россия.
Тут же ей выдали ключ – массивный, металлический ключ из прошлого века.
Парень улыбнулся:
– Прощайте, мадам Незваноф! – смешно исковеркал он ее фамилию.
Леля протянула ему руку.
– Я. Никогда. Вас. Не забуду, – сказала она срывающимся голосом, очень боясь в очередной раз разреветься.
Он смутился.
– Все в порядке, мадам! Все мы – люди, о’кей? – Открыл входную дверь. И обернулся. – Все будет хорошо.
Красивая заспанная девушка-портье проводила ее на второй этаж – по очень узенькой лестнице, устланной потертым темно-синим ковром. Номер был крошечным, игрушечным – сразу, прямо с порога, можно было бросится на кровать. Собственно, так Леля и сделала, успев, правда, скинуть ботинки. Проснулась только к двенадцати, не понимая, где она. Села на кровати и отодвинула занавеску – за окном была сказка! Тихий, спокойный, светлый заснеженный город. «Когда выпал снег? – подумала она. – наверное, ночью». Нашарила на полу свой мобильник – зарядки оставалось совсем чуть-чуть, на один звонок, не больше – и набрала номер дочки.
– Катя! – крикнула она. – Я еще здесь! Совсем недалеко, ты меня слышишь?
– Мама, – ответила дочь, – я тебя слышу. Ты меня извини. И еще – пожалуйста, уезжай! Мне так будет легче!
Леля откинулась на подушку и закрыла глаза.
Все будет о’кей, говорите?
И еще вспомнила: в детстве, когда Катька обижалась или у нее случались переживания, она всегда запиралась в комнате и объявляла, что хочет остаться одна.
Вот так получалось. Вот так. Пыталась припомнить себя молодую: а как было у нее? Ну, когда было особенно грустно, плохо, тоскливо. Страшно. Когда казалось, что это край, это – все. Конец жизни, конец мечтам, конец всему? Вспомнила – пока был жив дед, летела к нему: «Дед, как же так? Как это вообще может быть?»
Дед слушал молча. Ну а потом говорил, чуть покашливая от волнения: «Лелька! Да это жизнь! Как она есть – глупая, смешная, веселая. Кошмарная, беспощадная, жесткая и жестокая – а другой она не бывает, поверь! Зебра, вот! Полосатое такое животное – черная полоса, белая. Кончится одна, начнется другая! А сейчас поплачь, милая! Поплачь, если хочется! Со слезами выходят тоска и печаль. Вот вам, бабам, легко! Нарыдаетесь – и пожалуйста! Даже глаза светлеют. А нам, мужикам? Хочу зареветь – а не получается, нет. – И дед засмеялся – скрипуче, шершаво, родно. – А сейчас, милая, пойдем выпьем чайку! С мятой и смородиной, а?»
Шли на кухню, пили чай. И вправду – чуть отпускало. Совсем чуть-чуть, но уже было легче.
Всегда бежала к деду, всегда – за утешением, советом. За мудростью его простецкой и верной.
А когда его не стало, тогда разговаривала с ним с неживым. Просто про себя. И ей казалось, что дед все слышит и все понимает. И еще она слышала – явственно слышала – его кряхтение и тихий смех. Скажешь кому – засмеют.
