— Не забывайте, — сказал старший полицейский, — что речь идет не только о ваших парнях. У вас на борту спасенные нелегалы, а их тоже необходимо содержать под стражей.
С затонувшего браконьерского судна удалось спасти семерых: они сбились в кучку в другом конце трюма, отчего в и без того тесном отсеке невозможно было повернуться. Почти у каждого имелось то или иное ранение. Рама, на которой крепились койки, не выдержала качки и тяжести тел и рухнула, так что сидеть было не на чем — пока шли переговоры, заключенным пришлось стоять по колено в соленой воде, смешанной с маслом и блевотиной. Судно бросило якорь и пришвартовалось, однако качка, хотя и ослабшая, не прекращалась и по-прежнему была невыносимой. Все меньше и меньше людей откликалось на доносившиеся сверху подбадривающие слова капитана и охранников. Временами судно сильно кренилось. Те, кто еще мог стоять на ногах, держались за остатки коечной рамы, а обессилевшие просто валялись в грязном месиве на полу. Их головы, возвышающиеся над этим месивом, в другое время могли бы показаться смешными, но сейчас было не до смеха. Отрезанный от внешнего мира трюмный отсек превратился в замкнутую емкость со своими собственными — тепловатыми и тошнотворными — приливами и отливами.
— Блядский потрох! Оставьте меня в покое! — стонал Яманэ.
Его снова мучила головная боль, причиной которой был удар лебедки, полученный во время спасательной операции. Кику из последних сил боролся с тошнотой и, чтобы отвлечься от нее, вспоминал картину, которая висела когда-то на стене молельни в сиротском приюте и изображала бородатого мужчину, протягивающего к небесам новорожденного ягненка. Кику представил себе, что этот человек — его отец, как говорили монахини, — стоит на краю скалы, возвышающейся над бушующим морем — непременно над бушующим морем. И впервые почувствовал, что на картине чего-то не хватает — быть может, крохотного тонущего суденышка где-нибудь в углу. «Значит, и я был на этой картине, — вдруг дошло до него, — я был на этом суденышке. Да! — сказал он себе. — У меня все получится! И когда я отсюда выберусь, этот бородатый мужчина, конечно же, будет ждать меня на сверкающей и великолепной скале!»
— Все в порядке! Всем наверх! Нашли вам ночлег! — услышал он вдруг крик инспектора, прозвучавший словно ответ на его мысли.
Выбравшись на палубу, подбадривая и обнимая друг друга, они оказались лицом к лицу с встречающими: джипом, оборудованным прожектором, двумя рядами полицейских и кучкой рыбаков, которые пялились на них, указывали пальцами и перешептывались. Заключенных затолкали в грузовик, вручив каждому по тонкому одеялу. Браконьеров-нелегалов посадили в джип и увезли в неизвестном направлении. Грузовик, однако, стоял без движения. Задержка была вызвана возмущением инспектора: вопреки достигнутой договоренности, местные власти не предоставили заключенным чистой одежды.
— Если эти парни настоящие моряки, поспят и в блевотине, не подохнут! — крикнул один из рыбаков, а остальные одобрительно захлопали.
Инспектор, не обращая на них внимания, продолжал настаивать на своем, пока наконец из грузовика не раздался крик:
— Рыбак прав! На кой хер нам их тряпки!
В этот миг порывом ветра сорвало брезент, которым был накрыт кузов, и сидевшие в нем заключенные оказались под дождем и ослепительным лучом прожектора. Один из них, с ног до головы испачканный, как и все, маслом и блевотиной, встал и обратился к толпе:
— Вы думаете, нам так уж нужно ваше дерьмо?
Его товарищи тоже стали подниматься на ноги, но полицейские с дубинками немедленно окружили машину. К этому времени тонкие одеяла уже насквозь промокли и стали мягкими и тяжелыми. Один из заключенных принялся колотить своим одеялом по скамье кузова.
— В жопе я видал эту полицию! Нас не запугаешь! — кричал он.
Несколько полицейских вытащили из-за пояса дубинки, но до серьезного не дошло: обе стороны вскоре угомонились.
Склад оказался серым строением в самом конце гавани. Дверь в него была очень низкой, так что, входя, приходилось нагибаться, но само помещение — размером в несколько гимнастических залов. Склад был почти под завязку забит мешками с цементом, и лишь в самом углу, за подъемниками, оставалось место, достаточное для того, чтобы все могли улечься. Как только заключенные, подстелив под себя старые газеты, разместились, Кику заметил, что с Яманэ ручьями льет пот, а его кожа, обычно гладкая, как пластик, покрылась морщинами.
Лежа на полу и прислушиваясь к шуму ветра и дождя, которые, казалось, не собирались прекращаться, Кику понял, что качка преследует его и на складе. В темноте огромного помещения, освещенного лишь пятью свечами, он ощущал, как море раскачивает его тело, внешняя оболочка которого неподвижна, а внутренности перекатываются и выворачиваются. Некоторое время спустя охранники принесли немного суси и горячий чай. Их встретили радостными возгласами, и лишь Яманэ чувствовал себя так плохо, что с трудом сделал один глоток. Кику же буквально проглотил доставшиеся ему три порции суси.
— Странная вещь морская болезнь, правда? — сказал он Хаяси, и тот, не переставая жевать, закивал в ответ.
— Как бы плохо тебе ни было, а жрать все равно хочется. Быть может, морская болезнь отступает немного, если что-нибудь попадает в желудок! — смеясь, сказал Хаяси.
— Хорошо, что ты в это веришь, — встрял На-какура, услышав их разговор. — Если перестанешь есть, совсем загнешься.
Тут их внимание привлек Яманэ, который, согнувшись пополам, сжимал руками голову. Они обменялись взволнованными взглядами.
Набив животы, парни вновь воодушевились и стали делиться впечатлениями. Кто-то рассказывал о пробоине в машинном отделении, кто-то вспоминал блевотину в трюме, кто-то — подробности спасательных работ. Вскоре к ним присоединился капитан. Дальнейшее обсуждение было прервано тем, что внезапно отворились двери — не те низенькие, в детский рост, через которые ввели заключенных, а главные, через которые на склад въезжают грузовики, краны и другие машины — и в них ворвался ветер, подхватив с пола газеты и задув свечи. Вслед за ветром появился серебристый автобус — без окон, но с большим прожектором на крыше. Кику уже приходилось видеть такие — точь-в-точь такой стоял в аллее в тот снежный вечер накануне Рождества.
Автобус сопровождали около десяти полицейских и столько же бойцов Отряда по борьбе со стихийными бедствиями, в желтых касках и ярких комбинезонах. Из толпы вышел человек в гражданском костюме, с микрофоном в руках. За ним двигалась батарея телекамер. Еще один тип, с виду продюсер, захотел поговорить с инспектором.
— Мы хотим записать интервью с заключенными, которые спасли иностранных рыбаков, — сообщил он и добавил с оттенком угрозы: — У нас есть разрешение из Исправительного центра несовершеннолетних преступников в Хакодатэ.
Вскоре врубили свет, и глазам заключенных предстали внутренние помещения склада, до сих пор скрытые мраком. Всех, кто принимал участие в спасении, посадили спиной к телекамерам, которые показывали только номера на спинах. Мужчина в костюме заговорил:
