Кадзуё, не переодеваясь, упала на кровать. Кику подумал, что она, вероятно, простудилась. Он помог ей снять чулки и накрыл одеялом. Положив ей на голову холодное полотенце, он услышал, что Кадзуё заснула. Она спала, открыв рот. Услышав ее похрапывание, он решил, что ей стало легче. Кику пошел в душ. Из маленьких дырочек в металле брызнула горячая вода. Интересно, как поднимается горячая вода до пятого этажа? Удивительно все это! «Все городские очень терпеливые, а я совершенно не умею ждать», — подумал Кику. Как-то Гадзэру спросил его: «Ты знаешь, для чего человек создал инструменты? Зачем он наваливал камни, знаешь? Для того, чтобы все это разрушить. Разрушение порождает новое созидание. Тех, кто имеет право разрушать, немного, но ты — один из них, Кику. У тебя есть право. Если тебе захочется что-нибудь разрушить, я научу тебя одному заклинанию: „Датура“. Захочется крошить всех без разбора: „Датура“». Да, в этом городе ничего не остается, как без конца повторять это заклинание. Кику горько усмехнулся. Тому мужчине с шишкой из «Слепой мыши» — «датура», бездомному отцу с сыном — «датура», пьяному бродяге, водителю такси, уборщице с густым макияжем — «датура»! Никаких других слов не надо, все дела сводятся к одному — «датура».
Он выключил воду. Кто-то стучался в дверь. Точно, стучат в дверь. Кадзуё может проснуться. Кику второпях обмотался полотенцем и выскочил из душа. Кадзуё спала, но храпеть перестала. Кто-то продолжал стучать двойными ударами. Кику приоткрыл дверь. Женщина. Несмотря на жару, она была одета в пальто. Негритянка. Пальто было расстегнуто, она была голая, выпятила свою черную грудь.
— Трахнемся, дорогуша!
Кику прошептал «датура» и указал на спящую Кадзуё. Он хотел, чтобы женщина поняла, что он здесь с матерью. И впервые заметил, что с Кадзуё что-то не так. Одеяло не шелохнется. Не слышно не только храпа, но и дыхания. Кику подошел к кровати и дотронулся до ее бедра, но сразу же отдернул руку. Из-за двери показалась изогнутая голая нога. Каждый раз, когда негритянка распахивала пальто и обнажалась, доносился кислый запах ее подмышек и промежности. На этот сильный запах Кику обернулся и бросил в женщину пепельницей. Фаянсовая пепельница раскололась на мелкие осколки, а негритянка, ругаясь на непонятном языке, убрала ногу. Кику, собрав все свое мужество, еще раз дотронулся до бедра Кадзуё. Жесткое, как дерево. Он пощупал ее в нескольких местах — везде одно и тоже. Кадзуё умерла.
Кику попытался открыть ей глаза. Тело одеревенело так быстро оттого, что ее глаза были плотно закрыты. Он ухватил веки и попытался распахнуть их. Ногтями он поцарапал кожу на веках. Послышался тихий шелест, глаза открылись. Глазное яблоко было сухим. Голова Кадзуё сползла с подушки и свесилась с кровати, глаза были открыты.
Кику стало плохо. Он понял, что она умерла и что глаза нужно закрыть. Левой рукой он поддержал ее за подбородок, правой опустил поцарапанные веки. Пудра на ее лице начала осыпаться и намокать от его пота, правая рука была скользкой. Глаза Кадзуё стали совсем сухими. «Я прикасаюсь к трупу», — такое он пережил впервые. Почему он остается спокойным, он и сам не мог этого понять. Веки никак не хотели закрываться. Наоборот, глаза открывались все шире и шире. Скоро вместо лица останутся одни огромные сухие глаза, я не хочу их видеть. Кику стащил с постели простыню и накинул на тело Кадзуё. Поясом от ночного кимоно обвязал ступни и живот. Потом лег на кровать, с которой стащил простыню. Он вспомнил слова Кадзуё, что, когда меняются времена года, у нее бывает бессонница. Как-то Кику проснулся ночью и увидел, что Кадзуё сидит на постели, опустив руки на колени. Он спросил, что она делает, и она ответила: «Я думаю, и ко меня приходит сон. Я думаю о том, как и где я умру, и постепенно погружаюсь в сон», — сказала Кадзуё и улыбнулась. Он вспомнил об этом. Белизна простыни, в которую была завернута Кадзуё, резала глаза. Кику выключил свет. Он устал. Хотелось спать. «Нужно позвать врача», — подумал он. Впрочем, раз она умерла, нужно звать полицию. Необходимо связаться с Куваяма и полицией. Сделать это немедленно. Кику стал засыпать. Он увидел сон, в котором его раздавил великан.
Солнце проникло в комнату сквозь щель в занавесках. Становилось жарко. Комната была закупорена бетоном и стеклом. Кику был покрыт потом. За окном, где рушили дом, завыл электрический генератор. Оконные стекла дрожали. Подъемный кран размахнулся железным шаром. Когда раздался первый удар и часть стены упала. Кику с криком очнулся.
Какое-то время он не мог понять, где находится. Он оглядел комнату. Рядом с ним лежало что-то белое. Простыня окрасилась красно-черной кровью, которая вытекла изо рта мертвой. Кику смотрел на простыню, обтягивающую лицо, шею и грудь Кадзуё. Как будто верхнюю часть туловища покрасили красной краской. Кику затрясся от страха. Он обливался потом, от его левой руки пахло косметикой Кадзуё. Запах Кадзуё все еще был жив. Кадзуё, завернутая в окровавленную простыню. Твердая кукла. То, что пряталось внутри Кику, постепенно обретало форму. Удары железного шара, крушившего здание, не смолкали ни на минуту. Кику покрывался свежим потом, на смену его страху пришла злоба. Он подумал о том, что не в силах больше терпеть этой ужасной жары. Его заперли, он только сейчас это заметил. Сколько он сидит так, запертый в комнате из стекла и бетона? С того момента, как родился, я завернут во что-то мягкое. И до каких пор? Пока не стану твердой куклой, завернутой в красную простыню. Раздается звук осыпающихся бетонных плит. От горячего воздуха улица за окном слегка колеблется. Здания задыхаются. Улицы, тающие в какой-то белесой мути, зовут на помощь. В голове всплывает картина аллеи на «безлюдной улице» в заброшенном шахтерском городе. На нее накладывается картина кричащего от жары утреннего Токио за окном. Токио взывает к Кику. Кику услышал его голос. "Разрушь, меня!
Разрушь меня совсем!" Кику глянул из окна вниз. Люди и машины шебуршат где-то внизу. Его охватило такое чувство, которое бывает перед прыжком. На мгновение он увидел себя. Он сжигал и уничтожал Токио, кричал и убивал людей, разрушал здания. Улицы покрылись пеплом; по ним, среди насекомых, птиц и диких собак, шли испачканные кровью дети. Этот образ одарил Кику ощущением свободы. Наконец-то ощущение того, что он заперт в мрачной и жаркой камере в самый разгар лета, его оставило. Словно лопнула старая кожа, треснула скорлупа и погребенные воспоминания начали постепенно выбираться наружу. Воспоминания о лете. Наконец-то он вспомнил, как семнадцать лет назад, борясь с духотой в камере хранения и затрудненным дыханием, кричал что было мочи. Постепенно форму стало обретать то, что поддерживало его тогда, то, что говорило с ним. Он вспомнил, что говорил голос, вернувший его к жизни. «Убей, уничтожь!» — говорил он. Голос смешался со стонами зданий и людей-точек под его ногами. «Уничтожь, убей, уничтожь все. Неужели ты хочешь стать куклой, которая выплевывает красную жидкость? Продолжай уничтожать! Обрати этот город в руины».
ГЛАВА 8
18 июля 1989 года — свой день рождения — Кику встретил в Токио. Как ни уговаривал его Куваяма, возвращаться на остров заброшенных шахт он не согласился. В крематории Куваяма со слезами передал ему кусочек кости Кадзуё.
