— Враг моей драгоценной матушки, готовься к смерти! — выкрикивал ребенок.
Из тюбика, привязанного к спине отца, на землю вытекала красная краска.
Кику и Кадзуё одно за другим обошли заведения, из которых доносилась музыка. С ними были любезны до того момента, как они вытаскивали фотографию Хаси и рассказывали о своем деле. Их тут же прогоняли, советуя обратиться в полицию. В каждом здании было несколько десятков питейных заведений и баров. Кику пытался представить, сколько сотен лет им понадобится, чтобы обойти все. Табачный дым, мигающие неоновые вывески, полуголые девицы, взгляды пьяных людей и голоса, слившиеся в монотонный гул, действовали на нервы. Поднимаясь по лестнице в здании без лифта, Кадзуё поскользнулась на блевотине, прикрытой газетой, и упала. Подол ее платья стал желтым.
Войдя в маленький бар, они присели немного отдохнуть. В темном баре сидели еще три женщины. Они были накрашены еще ярче, чем Кадзуё.
Кику залпом выпил стакан колы, Кадзуё заказала себе «Какао Фиджи», но так к нему и не притронулась. Она дала себе слово, что не притронется к спиртному, сигаретам и даже чаю, только бы поскорее найти Хаси. Кадзуё поднесла стакан к лицу и втянула носом запах какао.
— Может, выпьешь? — спросил Кику. Кадзуё мотнула головой.
— Приятно пахнет, — сказал Кику.
Кадзуё поставила стакан перед Кику. Мутная желтоватая жидкость со сладким запахом. «Как будто грязная вода», — подумал Кику. Одна из трех женщин рассказывала о своем сыне, который ходил в детский сад:
— Кожа нежная, стоит только чуть-чуть покусать комарам, как весь покрывается красной сыпью.
Когда Кику и Кадзуё выходили из бара, их остановил молодой мужчина — официант из бара, в котором они уже были. Там звучала громкая музыка, и в круглом пятне света танцевала полуголая женщина.
— Извините, вы с Кюсю приехали?
Когда Кадзуё кивнула, он сказал, что родом из Фукуока. Он не мог ничего сказать им раньше, потому что находился на работе, но непременно хотел бы им помочь. Посмотрев еще раз на фотографию Хаси, протянутую Кику, он кивнул и сказал, что где-то его уже видел. Молодой мужчина проводил их в комнату администратора и принес Кадзуё мокрое полотенце, чтобы обтереть грязь с подола платья. Он спросил у Кику, можно ли оставить фотографию у себя. Их история тронула его, сегодня после работы он попытается поискать Хаси. Он ориентируется в этом районе хорошо, так что за полчаса обойдет столько, сколько они и за год не обойдут. Мест, в которых собираются сбежавшие из дома подростки, не так уж много. Мужчина предложил им прийти сюда завтра, наверняка он даст им какую-нибудь полезную информацию. Кадзуё вытащила из кошелька купюру в десять тысяч иен, но он не взял.
— Дело в том, что я сам четыре года назад ушел из дома. Возможно, мои родители искали меня точно так же, как и вы. В прошлом году моя мать умерла. Никаких денег не надо. Я постараюсь найти вашего сына.
Измотанные Кику и Кадзуё вернулись в гостиницу. Пожилая уборщица, которая мыла стены в лифте, сказала Кадзуё:
— Жара-то какая!
У нее были крашеные волосы, глаза обведены, а морщинистые губы намазаны красной помадой. Кадзуё ответила:
— И правда очень душно.
Уборщица сплюнула в ведро, полное пыльных тряпок.
— Кстати, в вашем туалете ничего такого нет? В последнее время филиппинские проститутки выбрасывают такие странные вещи, просто беда. Презервативы, ну, это еще полбеды.
Кику и Кадзуё вышли на пятом этаже, уборщица, оставив тряпки и ведро в лифте, последовала за ними.
— Извините, мы очень устали, спокойной ночи, — сказала Кадзуё и хотела закрыть за собой дверь в комнату, но уборщица уцепилась ей за руку и продолжала болтать.
— Эти девки побреют под мышками или в паху и все бросают в туалет, не смывают. Конечно, засоряется. А мне приходится все своим руками чистить. Недавно бросили какие-то яйца. Не перепелиные, не куриные, а как будто лягушачья икра, икра гигантской лягушки. Вот я и спрашиваю у девицы, что это такое. Она мне и говорит: внутрь засовываю — гладкие, легко проходят, а уж до чего приятно! А почему, спрашивается, я должна за ними убирать? Почему, я вас спрашиваю, я должна убирать лягушачью икру, которую выбросила филиппинская шлюха?
Уборщица, не выпуская руки Кадзуё, расплакалась. Черная тушь потекла по ее лицу, задерживаясь в морщинах. Кадзуё с силой освободила руку и быстро вошла в комнату. Кику лезли в голову какие-то противные мысли. Некоторое время он смотрел на плачущую уборщицу, которая сидела на корточках. Он подумал: а может, эта безобразная старуха и есть та женщина, что его родила и бросила. Он подумал, что его тело, к которому пристали сегодня запах пота полуголых девиц, сладковатый запах «Какао Фиджи», цветом своим напоминавшего мочу, нищие, блевотина, шум, несомненно, появилось из щели между ног вот этой плачущей, пожилой уборщицы. Всю ночь напролет из соседней комнаты раздавались смешки и стоны какой-то женщины. Кику предложил переехать в другую гостиницу. Здесь какие-то мерзкие типы. Кадзуё без конца переворачивалась с боку на бок. Наконец она сказала:
— Хорошо, так и сделаем, — и зажала уши ладонями.
На следующий день в полдень они отправились в полицию. Никакой информации. До встречи с официантом, назначенной на вечер, оставалось еще немало времени. Они брели по аллее, покрытой уличной пылью. Кадзуё предложила сходить в кино, а потом поесть чего-нибудь особенного, чего они никогда еще не пробовали.
— Послушай, Кику, как бы мы ни плакали и ни убивались, если нам суждено найти Хаси, мы его найдем. Но не раньше, чем это суждено, а если не суждено — значит, не суждено. Я с тобой в первый раз в Токио, а может, и в последний.
В роскошном кинотеатре они смотрели трагическую историю о русской балерине, эмигрировавшей в Америку. Героиня, танцевавшая в «Лебедином озере», страдала, выбирая между любовью с одной стороны и балетом и родиной — с другой. «Какая глупая!» — подумал Кику. Кику всегда считал, что тот, кто не понимает, чего ему больше всего хочется, ничего не получит. В последней сцене балерина умирала в объятьях возлюбленного. Кадзуё, громко всхлипывая, заплакала. После фильма они пошли на аттракционы. Кику и Кадзуё покатались в огромных кофейных чашках и на «американских горках». Кадзуё веселилась от души.
— Захотелось хоть раз в жизни порезвиться.
Вечером они пошли в сад возле императорского дворца, купили мороженое и, взявшись за руки, побрели по дорожкам. Потом покормили голубей попкорном. Посидели на траве. Трава пахла точно так же, как и на острове в заброшенном городе шахтеров. Кадзуё, глядя куда-то вдаль, стала рассказывать про свое детство. Она говорила о том времени, когда жила в Корее. Вернувшись из школы, она бросала портфель и убегала в поле рвать клубнику. В это время года она была очень вкусной.
— Никаких сластей или конфет тогда не было, поэтому я так любила дикую клубнику. Я была старшей дочерью, возвращалась из школы последней, все красные спелые ягоды успевали собрать младшие братья и сестры, мне оставались зеленые, нередко и живот болел. Вот бы еще раз побывать в Корее! Когда ты и Хаси станете красивыми взрослыми мужчинами, мне хотелось бы съездить вместе с вами в Корею.
