Тогда и случился трагикомический эпизод, очень характерный для нездоровой атмосферы, царившей при французском дворе. В самом деле, Генрих III, которого несомненно вывели из себя инсинуации окружения, глубокой ночью велел арестовать брата, растревожив весь Лувр. «Он лично перерыл всю кровать моего брата, чтобы понять, прячет ли он там какие-нибудь бумаги. У брата было при себе одно письмо от мадам де Сов, полученное накануне вечером, каковое он держал в руке, чтобы его никто не нашел. Король потребовал отдать письмо». Когда содержание письма выяснилось, конфуз получился предельным, но Генрих не прекратил всех подозревать и оставил Франсуа под арестом. Тот добился разрешения послать за Маргаритой, которая по этому случаю приобрела очень горький опыт: «Мне предстояло пересечь весь двор, наполненный придворными, которые обычно стремились попасть мне на глаза и оказать знаки почтения. Теперь же каждый из них (как настоящий придворный), понимая, что Фортуна отвернулась от меня, делал вид, что меня не замечает». Состоялась трогательная встреча брата и сестры, которые «провели время в беседах и пытались понять причину, заставившую короля принять столь жестокое и несправедливое решение».
Тем временем выяснилось, что в Лувр инкогнито прибыл Бюсси, и король послал Л'Аршана его арестовать. Маргарита объясняет, что накануне ее брат «сам приказал ему приехать в составе отряда, чтобы обсудить с ним вопрос о формировании армии, которая предназначалась для Фландрии», но можно задаться вопросом, не наведывался ли Бюсси в Лувр регулярно, а именно для свиданий с королевой. Л'Аршан, — пишет она, — отправился искать Бюсси в комнату его сообщника Симье, не проявляя особого рвения, поскольку оба дружили, несмотря на различие в возрасте. Бюсси действительно прятался за пологом кровати, но решил лучше сдаться человеку, которому можно доверять. «Он обладал веселым и непринужденным нравом, — вспоминает Маргарита, — и никакие опасности и тревоги не могли внушить ему страха. И когда Л'Аршан закрывал дверь, чтобы сопровождать Симье, Бюсси высунул голову из-за полога и сказал ему: "Как, отец мой! Не хотите ли Вы уйти без меня? Или Вы считаете более почетным сопровождать этого негодяя Симье?" Л'Аршан повернулся и ответил: "Эх, сын мой, видит Бог, я готов отдать руку на отсечение, чтобы только не видеть Вас здесь!" Бюсси произнес: "Отец мой, это — знак того, что дела мои в порядке", продолжая подшучивать над Симье, который от волнения потерял присутствие духа». Нет никаких сомнений, что эти слова Маргарита изложила очень верно; кстати, в «делах», которые в порядке, позволительно усмотреть бахвальство Бюсси (любезно воспроизведенное) амурами с принцессой.
Но она по-прежнему находилась при арестованном брате, тогда как весь двор пребывал в смятении. Впрочем, дворянин, которому было поручено их охранять, «господин де Лосс, добрый старик, бывший еще наставником короля, моего отца, и который любил меня, как дочь», заверил их в своей поддержке и поддержке со стороны других сеньоров, возмущенных подобными методами. Что касается королевы-матери, она попыталась ослабить напряженность и после нескольких часов обсуждения преуспела в этом. Король вернул свободу брату и потребовал общего примирения, которое приобрело бурлескный облик — Бюсси заключил Келюса в объятья «на манер Панталоне. От этой сцены все общество, будучи еще во власти удивления и осознания важности происходящего, не смогло удержаться от смеха». Трагикомедия, по выражению королевы, закончилась.
Что до взаимного недоверия, оно оставалось очень сильным, и король по-прежнему строго надзирал за герцогом, который во второй раз в жизни принял решение бежать. «Он сообщил мне о своем желании. Понимая, что речь идет о его безопасности, а король и королевство не могут пострадать из-за этого [бегства], я одобрила его намерение. В поисках способа осуществить это […] он не нашел ничего иного, кроме как бежать через окно моей комнаты, которое выходило на ров и находилось на третьем этаже». Итак, на сей раз Маргарита была активной сообщницей беглеца. Она приобрела канат, который ей принесли в футляре от лютни, и была готова оказать содействие. Отъезд был назначен на 14 февраля, то есть через неделю после «ареста» Франсуа. В тот вечер она сидела за столом с матерью и братом, когда услышала, как Екатерину тихо предупредили о возможном побеге сына. Когда тот удалился, королева-мать обратилась к дочери. «Вы знаете, что я заверила короля в том, что Ваш брат никуда не собирается бежать», — сказала она, и смущенная Маргарита поручилась жизнью за верность герцога. Тем не менее через несколько минут она помогла ему скрыться: «Вместе мы привязали веревку к опоре. Выглянув в ров и никого не заметив поблизости, […] мы помогли спуститься сначала моему брату, который смеялся и шутил, […] затем — Симье, […] наконец, Канже, камердинеру брата». Все трое добрались до аббатства Святой Женевьевы, где встретили Бюсси, а потом бежали в Анжер.
Этот побег, успешный для пленников, не преминул обернуться плохо для их соучастников, оставшихся в Лувре. В самом деле, камеристки Маргариты, пытаясь избавиться от веревки, засунули ее в камин, чтобы сжечь, чем едва не вызвали пожар и привлекли внимание стражников, которые пришли выяснить, что случилось. «Я сказала камеристкам, чтобы они подошли к двери и как можно любезней спросили, чего они [стрелки] хотят, говоря при этом негромко, как будто я уже сплю. Что они и сделали. […] Мои женщины уверили их, что ничего не надо делать и они сами со всем справятся, иначе стрелки разбудят меня… Последние удалились». Через два часа, когда отъезд герцога обнаружился, Маргариту вызвали к королю и королеве-матери. Она оправдывалась, утверждая, что тоже была обманута. «Однако могу поклясться своей жизнью, что отъезд моего брата не нанесет никакого урона службе короля и что он отправился в свои владения с единственной целью — подготовить все необходимое для своего предприятия во Фландрии. Это немного смягчило ситуацию, и мне позволили вернуться к себе». На следующий же день, то есть 15 февраля, королева-мать покинула Париж, чтобы последовать за беглым сыном и узнать его намерения. Как и сказала Маргарита, они оказались мирными, и с 1 марта король успокоился. Через две недели Екатерина вернулась в Париж
[186].
Снова заговорили о путешествии в Гасконь, которое назначили на Пасху
[187]. Генрих III знал, что у него больше нет ни одного предлога, чтобы держать сестру в Лувре, да и интриговала она слишком открыто. Он также знал: если позволить ей ехать к мужу, надо уладить вопрос приданого, все еще не выплаченного, и это не значило дать ей наличными миллион турских ливров, обещанный в 1572 г., а значило, как просила королева, обратить его в королевские домены, доходы с которых были бы регулярными. Жалованными грамотами от 18 марта он предоставил сестре области Ажене, Руэрг, четыре судейства (jugeries) Верден-на-Гаронне, Рьё, Ривьер и Альбижуа, а также графства Керси и Гор — на всех этих землях король отказывался от своих «прав высокого, среднего и низшего суда»
[188]. Маргарита задним числом находит этому жесту определенную подоплеку — не без оснований. «Не желая, чтобы я уехала недовольная им, рассчитывая во что бы то ни стало порвать мои дружеские связи с братом, он осыпал меня всеми видами благодеяний и пожаловал мне — и соответствии с обещанием, которое королева моя мать дала мне при заключении мира в Сансе, — земли в счет моего приданого, а кроме того, право назначения на должности и бенефиции. Помимо этого, мне был предоставлен пенсион, который обычно получали дочери Франции, и король лично достал мне наличные деньги из своих сундуков. Он брал на себя труд каждое утро посещать меня, демонстрируя, насколько его дружба может быть для меня полезней, чем дружба с моим братом, ведущая только к печальному концу».
