Биография, написанная Сен-Понси (1887)
Значительное биографическое произведение, которое в 1887 г. посвятил королеве граф Лео де Сен-Понси, резко покончило с этими отклонениями, полностью обновив знания о королеве и изменив представление о ней. Впрочем, «История Маргариты де Валуа» — не просто биография, а обширная историческая фреска, автор которой стремился воссоздать эпоху во всем ее фактическом объеме, возможность для чего дали проведенные к тому времени исследования и корпус изданных или переизданных свидетельств. Кроме того, историк, обладавший безмерной эрудицией, использовал испанские архивы в Симанкасе, к которым уже обращались некоторые из его собратьев, а также документы, которые изучил первым: «Анналы города Тулузы» Ла Фейя, рукописные анналы Иссуара и счета королевы, сохранившиеся в Национальных архивах.
Так, счета Маргариты, которые велись ежедневно, позволили ему уточнить даты и места ее переездов, так же как ее расходы. Она доехала до замка Карла не за два дня, а за пять; она провела там не восемнадцать месяцев, а четырнадцать; она не нанимала д'Обиака, он ей служил добровольно, так же как Линьерак или Марсе; она не выпроваживала маркизу де Канийак с позором, а оставила ее при себе на долгие годы; она жила в Юссоне не в нищете, а сумела сохранить, с горем пополам, небольшой двор. Что касается маркиза, она его просто-напросто подкупила, как свидетельствуют акты, сохранившиеся в Иссуаре. Сен-Понси приводит здесь сокрушительные доводы, особенно в отношении оверньского периода, до тех пор очень малоизвестного, которому посвящает почти двести страниц. Он описывает ее двор и кавалеров, бывавших при нем, приводит список женщин, которые ее окружали, поэтов и музыкантов, которых она содержала, живописует обычаи, усвоенные в Юссоне. Она была настолько щедра к местным жителям, — сообщает он, — что в регионе до сих пор хранят о ней добрую память. Он цитирует свидетельства ее челядинцев, таких, как Дарналь, Корбен или Менар, как и ее друзей вроде трех братьев д'Юрфе, выявляет политическую роль королевы, стоявшей «во главе католического сопротивления» до 1593 г., но сумевшей отойти от Лиги после отречения Генриха. Он возвращает в контекст выступление Брантома против салического закона — «отзвук мнений сторонников Маргариты»
[827].
Эти новые сведения побуждают историка активно (иногда слишком, иногда недостаточно) оспаривать «хронику, дорогую сердцам романистов»: романы с Ла Молем и Тюренном — выдумка ее врагов; сказано, что она была любовницей Бюсси, но надо разобраться, какое значение вкладывалось в это слово; она невиновна в убийстве Ле Га, равно как и гонца Жуайёза; несомненно, она отчасти ответственна за «войну влюбленных», но в политическом смысле; у нее никогда не было детей; именно бесплодие и стало «причиной ее опалы», и настолько щедрая женщина не преминула бы поддержать своих бастардов — а ведь ни в переписке, ни в счетах, ни в завещании не сохранилось ни малейшего упоминания об этих мнимых отпрысках… Ответственность за появление этих оскорбительных легенд несут прежде всего д'Обинье, историк «мрачный и мало озабоченный истиной», и Летуаль, «стыдливый гугенот», которого описал Базен; ее, увы, несет Брантом, с восторгом рассказывавший, как ловко обвели Канийака вокруг пальца, и полагавший, что тем самым хвалит хитроумие Маргариты; ее, наконец, несет Дюплеи, сознательно лгавший в интересах государства; ее, конечно, несет Таллеман, «считавший истинным все, что занимательно». А вслед за ними и все историки, рабски воспроизводившие эти сплетни, вплоть до Лаланна, постыдно развивавшего вымыслы «Сатирического развода». «Вникая в детали этой истории, поражаешься цинизму всех этих измышлений, которые передавались из уст в уста, став в некотором роде классическими»
[828].
Сен-Понси анализирует и наследие королевы. «Оправдательная записка», полагает он, — «шедевр ясности, тонкости, такта, достоинства и даже красноречия». Письма столь же интересны в историческом плане, как и с биографической точки зрения; кстати, он воспроизводит одно еще неизданное. Что касается «Мемуаров», то они восхитительны. Если в том, что касается чисто литературной оценки текста, историк отделывается ссылками на похвалы профессиональных литераторов, то об историческом документе выносит суждение сам: он обвиняет всех историков, кто, подобно Бейлю, заявлял, что в этом произведении больше остроумия, чем истины, — такое мнение ошибочно, и «большинство отдельных фактов, упомянутых в ее рассказе, подтверждается новыми документами». Наконец, Сен-Понси делает верный вывод, что Маргарита принадлежала «к платонической школе»
[829] и что о ее сочинениях надо судить в этом культурном контексте.
Таким образом, историк осуществляет здесь реабилитацию героини по всей форме — первую в таком масштабе, пусть даже ему и самому иногда не удается миновать ловушек легенды. Например, он принимает на веру утверждение, что в день свадьбы Карл якобы наклонил Маргарите голову. Он воспроизводит и (вторую) версию Дюплеи, утверждавшего, что она никогда не любила короля Наваррского. Главное, его анализ был уязвим для критики, которая не преминула не него обрушиться. Ведь пусть даже в заключение он написал, что королева не была «ни святой, ни Мессалиной», но до этого он отверг все романы, какие ей приписывали. Подобная бесплотность героини, не соответствовавшая ни ее личности, ни эпохе, навлекла на него немало упреков, и некоторые историки, опираясь на это ошибочное толкование, пытались опровергнуть все его выводы — вдохновляясь его же работой. Они это делали тем энергичней, что в идеологическом плане труд Сен-Понси вписывается в две традиции — феминистскую и аристократическую. Если автор следовал Дюплеи, то потому, что, как и его далекие предки, ненавидел Генриха IV — «буржуазного» короля, который «испытывал очаровательные порывы страсти к любовницам и возбуждал отвратительные процессы против обеих жен». Упоминая персонажей, Сен-Понси никогда не забывал, на старинный манер, принести их генеалогию и, главное, назвать полную фамилию матери, в то время как в исторических книгах той эпохи генеалогические древа оставались без родительниц, отражая курьезную мечту авторов о том, чтобы одна мужская особь порождала другую. И именно потому, что он был феминистом, он и совершил свой самый тяжкий промах. Не пожелав понять, что финал «Плохо обставленного уголка спальни» оскорбителен, он сделал вывод, что «Урания, выведенная из себя глупостью собеседника, прогнала его», и принял атрибуцию этого текста, даже усмотрев в нем «сочинение прециозницы»
[830]. Однако его продолжатели не заметят этой ошибки.
Наконец отметим, поскольку этот момент получит известность, что биограф сослался на одно народное предание Юго-Запада, приписывавшее Пибраку авторство следующей песни:
