Margaridetto mas amours
Ecoutats la cansounetto,
Margaridetto mas amours,
Ecoutats la cansounetto
Fayto per bous [сочиненную для Вас]!
Если об авторстве Пибрака из тексту этой песни судить невозможно, то ясно, что она обращена к Маргарите, судя по четвертому и пятому куплетам:
Soun pas qu'un petit coumpagnoun
Paoure seignirot de bilatge,
Mes boli demoura toutjoun
Dedins bostre reyal serbatge.
Des Nabarres le jouen Reyet
Dits qu'est bostre marit et mestre;
Jou soun pas que bostre baylet,
Et tout moun bounhour est de l'estre
[788].
Помимо роли вдохновительницы этих строк королева почти не интересовала обоих авторов… Впрочем, связь их исследования с биографией Маргариты не заметят до конца века.
Через несколько лет, в 1852 г., первый очерк по истории литературы, посвященный королеве, написал Сент-Бёв. Действительно, этот критик, большой любитель Возрождения, посвятил одну из своих «Бесед по понедельникам» «Королеве Маргарите, ее "Мемуарам" и Письмам» — это была благодушная смесь соображений о ее жизни и творчестве, обещавшая «нечто восхитительное, а под конец причудливое»
[789]. Подобная легковесность пронизывает всю заметку, пусть даже ее документальная основа (взятая в основном из Базена, которого автор цитирует) в конечном счете основательней, чем кажется. Суждение о жизни королевы — не из самых суровых. Прежде всего это была модница, — сообщает Сент-Бёв; она была ученой, как все «уходящие Валуа», и обладала их «достоинствами и многими недостатками, кроме […] жестокости». Ее юность была веселой и легкой, но она превратилась «из королевы в авантюристку» и много времени провела в Юссоне. «Что там происходило? Несомненно, она позволяла себе много обыкновенных слабостей, но не столь гнусных, как писали резкие и скандальные хронисты, которые не могли сослаться на иные авторитеты, кроме себя». Вернувшись, она стала немного нелепой фигурой, которую высмеял Таллеман. «Разумеется, в жизни она руководствовалась не здравым смыслом», но ее любили и о ней сожалели. Под конец Сент-Бёв обращается к сравнению с Марией Стюарт, какое уже развивал Дрё дю Радье: «Одна из них обладала, или производила впечатление, что обладает, неким душевным благородством, приобретя или укрепив его во время долгого заключения и увенчав жестокой смертью, […] другая рассыпалась и распалась на анекдоты и едва ли не на "занимательные истории" — наполовину непристойная женщина, наполовину богомолка»
[790].
Однако подлинное мнение критика скрыто в длинном рассуждении, которое как будто не относится к делу, но приобретает смысл в идеологическом контексте эпохи. Маргарита, несомненно, писала умело, но «это не была женщина-политик — для этого она слишком принадлежала к своему полу». Дальше следует обличительная речь по всей форме: «Большинство женщин, впутываясь в политические интриги, привносят в них и смешивают с ними интриги своего сердца и чувств. Поэтому при всем уме, каким они могут обладать, они в какой-то момент скрываются и бегут, если только ты сам не стоишь у кормила и решительно не вручаешь им компас; они легко могут оказаться коварными, неверными, ненадежными, способными в любой момент договориться с кем-то из вражеского лагеря, чтобы их похитили через окно. Маргарита, при всем ее безмерном уме и обаянии, была из таких женщин. Изысканная и не спесивая, вся поглощенная своими страстями, она обладала чуткостью, искусностью в деталях, но не имела взглядов и тем более характера»
[791]. Странное признание! Как можно находить симпатичными, полезными, надежными женщин, которыми не обладаешь? Или скорей так: как женщины, которыми не обладаешь, могли бы тебе служить? Ведь очевидно, что женщины могут только служить одному господину или отдаваться другому.
Его литературная оценка, неимоверно развязная, согласуется с тем предубеждением, которое автор только что выразил. Королева «оставила после себя приятные исторические страницы и начала в нашей литературе тот ряд привлекательных женских Мемуаров, который с тех пор уже не прервется и который позже играючи продолжат такие дамы, как Лафайет и Кейлюс» — вот Маргарита и основательница жанра, который критика рассматривает как исключительно женский. «Такие книги, — продолжает он, — пишут не задумываясь, что идет им только на пользу», ведь королева записала свое произведение «за несколько вечеров» — эти слова поняты буквально. Однако не следует «воспринимать эти милые "Мемуары" как воплощенную естественность и простоту». Ведь их автор «с некоторой снисходительностью» делает там кое-какие рассуждения и демонстрирует культуру: «Она то и дело упоминает Бурра, Пирра, Тимона, кентавра Хирона и так далее». Это утверждение неверно: Маргарита всего раз произносит имя Бурра, упоминает Тимона только в одном письме Генриху IV и никогда не говорит ни о Пирре, ни о Хироне, кроме как в «Занимательных историях» Таллемана де Рео… «Одна из самых приятных частей "Мемуаров" — путешествие во Фландрию», — считает, однако, критик: «Это […] законченный набросок небольшой новеллы в духе госпожи де Лафайет» — вот и еще одна чисто женская преемственность. Наконец, «одно из редкостных достоинств» этого произведения состоит в том, «что там кое-что недосказано»
[792].
Не лучше оценены и письма. Послания Шанваллону — «высокая метафизика и чистой воды Феб, почти непонятный и из самых несуразных». Соглашаясь с суждением Базена, Сент-Бёв пишет: «И правда, можно подумать, читая эти письма, что Маргарита любила не сердцем, а скорей головой и воображением». Но дальнейшее принадлежит уже ему: также можно подумать, «что, по-настоящему чувствуя только физическую любовь, она тем более считала себя обязанной изощрять слог и петраркизировать речь — она, поведение которой было столь рассудочным». Письма Маргариты герцогине д'Юзес не цитируются, как и все, адресованные политическим деятелям того времени. Что касается переписки с Генрихом IV, она упоминается, только чтобы сделать вывод: «Если поведение обоих царственных супругов как в отношении друг друга, так и в отношении публики во всем оставляет желать лучшего, то их переписка, признаем, была корреспонденцией достойных людей»
[793] — иными словами: особого интереса не представляет.
