Тем не менее историк, храня верность идеалам XVII в., то есть осуждая поведение Генриха IV, в противоположность Перефиксу, сводит провинности королевы к минимуму. Если в 1582 г. она пожелала вернуться во Францию, то потому, что «король Наваррский […] только и думал, что о развлечениях, крутя любовь направо и налево». Главное, что Варийас принадлежит к безусловным почитателям мемуаристки: она оставалась в оверньском замке Карла «до конца гражданских войн и как раз там написала свои "Мемуары", изложенные с немалым изяществом, от которых сохранилась лишь первая часть, словно бы нарочно ради того, чтобы удвоить у любопытствующих печаль из-за утраты остального»
[730].
Последний историк, который задержит здесь наше внимание, Пьер Бейль, тоже в некоторых отношениях принадлежит к XVII в., хотя обычно его представляют, и обоснованно, как новатора в историографии. Его огромный «Исторический и критический словарь», написанный на рубеже веков, выдержал несколько изданий, и каждое было объемней прежнего. В первом, датированном 1697 г., комментариев о Маргарите очень немного. Статья «Генрих IV» сообщает, что «обе женщины, на которых он поочередно женился, на последней — при жизни первой, принесли ему массу огорчений. Он это заслужил». Примечание уточняет: «В отношении Маргариты де Валуа это еще остается подтвердить, так что приводим подтверждение только касательно Марии Медичи»
[731].
Зато издание 1715 г. — последнее, которое переработал сам Бейль, — содержит два важных комментария, посвященных королеве. Первый находится в статье «Наварра» и начинается достаточно сурово. Сославшись на разговор, который Маргарита имела с отцом незадолго до его смерти, историк утверждает, что поймал ее на лжи насчет возраста: она родилась в 1552 г. (как думали все со времен Коста), а Генрих II умер в 1559 г., значит, ей было шесть-семь лет, а не «четыре-пять», как пишет она в «Мемуарах»: «Очень странно, что дочь короля Франции не знала, когда родилась, смещая эту дату почти на два года!» Он осуждает такое кокетство в принцессе: по его словам, это простительно мещанке. Что касается невинности королевы к моменту свадьбы, об этом не может быть и речи, и «ее рассказ неверен», поскольку весь двор тогда был развратным. Однако в дальнейшем тексте суждения смягчаются, и тональность становится менее суровой. «Признаем, что те, кто столь порицал супружескую снисходительность этого государя [Генриха IV], должны понимать: не было мужчины, менее достойного иметь верную супругу, нежели он. […] Чтобы король, глава большой партии, выстоявший против Гизов и всего французского двора, удалялся в баню с девицей, которую обрюхатил! […] да это низость хуже буржуазной»
[732]. Кстати, цитаты из «Мемуаров» Маргариты, которые очень обширны в этой статье и которые автор оспаривает очень редко, показывают, что Бейль в целом принимал ее версию событий.
Второе место, где упоминается королева, — это статья «Юссон», где вновь возникают крайне негативные суждения. «Она прожила здесь несколько лет и отнюдь не раскаивалась в былой невоздержности, но все более погружалась в пучину разврата». «Сатирический развод», который здесь цитируется почти дословно, упомянут как самый достоверный источник подобных утверждений, которые подтверждаются, — отмечает Бейль, — многими историками, такими, как д'Обинье, Дюплеи, Мезере и Варийас… Яростно нападая на панегиристов королевы, он обвиняет их в сокрытии истины и защищает Дюплеи против Бассомпьера. Он упрекает и Коста за то, что тот смешал в своей книге добродетельных женщин с прочими и не посвятил часть ее «раскаявшимся дамам»: «Никто не был бы шокирован, найдя нашу Маргариту в последней категории»
[733].
Однако в этом произведении Бейль проявляет по-настоящему критический подход к изложению. Так, он старается тщательно анализировать ошибки предшественников, настаивая, что историк обязан корректно цитировать источники и никоим образом не добавлять к ним собственные домыслы. Если он защищает Дюплеи, то ради того, чтобы отстоять право историка не умалчивать ни о чем ему известном. Он долго рассуждает о разных депутациях, которые назначались, чтобы уладить дело с оскорблением королевы, и пытается распутать этот клубок противоречий. Наконец, он с полным основанием подчеркивает, что «Мемуары» противоречат общепринятым представлениям о расторжении ее брака. Но этот историк далеко не всегда строг. Ему не хватает критичности, чтобы заподозрить, что все его предшественники списывали друг у друга, а некоторые, возможно, не могли излагать свои мысли свободно. Он во многом оспаривает Брантома, но все-таки опирается на его сведения, описывая уход Канийака из Юссона — единственный эпизод в рассказе Брантома, который можно обратить против королевы. Он ставит «Сатирический развод» на одну доску с историческими трудами, а в доказательство, что Маргарита в 1572 г. не могла быть целомудренной, ссылается на роман 1681 г. — «Принц де Конде»!
Главное, что Бейль насквозь пропитан буржуазным морализмом и сравнительно новым женоненавистничеством, в чем предвосхищает философов. «Это была государыня, — предупреждает он в начале рассказа, — имевшая бесконечно больше ума и красоты, чем добродетели. Ее приверженность к католицизму […] отнюдь не прибавляла ей добронравия». Комментируя эпизод, когда король Наваррский удаляет Ториньи, историк одобряет его инициативу: «Принцессы никогда бы не могли преуспеть ни в одной галантной интриге, не будь у них в покоях наперсниц». Что касается его упреков Косту, они свидетельствуют о зарождавшемся мировоззрении, которое отождествляло религиозность и ханжество и критиковало религию с точки зрения социальной морали: «старым святошам, которые в молодости были распущенными», не следовало бы «ударяться в благочестие, когда они уже не состоянии очаровывать мужчин», — это «удручает публику»
[734].
Вторая волна мемуаров
Для последних тридцати лет очень долгого царствования Людовика XIV были характерны внешние конфликты, экономический спад, ужесточение идеологии и религиозная нетерпимость. Под конец этого особо мрачного периода прекращение войны за испанское наследство в 1713 г., оживление экономики в следующем году и, главное, смерть монарха в 1715 г. вызвали повсюду чувство некоторого облегчения. Одно время дворянам хотелось верить, что страница абсолютной монархии перевернута, что возвращается счастливая эпоха, когда в королевских советах будут заседать пэры Франции и принцы крови… в этом контексте и поднялась вторая волна изданий мемуаров, еще более высокая, чем та, которая возникла после смерти Мазарини
[735]. Издавали по преимуществу современников Людовика XIV, но вышли также новые издания либо переиздания многих текстов XVI в.
