– Это ужасно.
– Что? Что вы имеете в виду?
– Ужасно вытирать чужую кровь.
В саду играли дети на креслах-колясках, бросая друг другу желтый мяч. Их было трое, все с тонкими шеями.
Присмотревшись, я заметил, что у одного из них нет кистей, и хотя санитарка бросала ему мяч очень осторожно, он всегда отбивал его культями только в одну сторону. При этом он смеялся и скалил зубы.
– Я хочу сказать, что такая кровь, должно быть, особенно неприятна. Во время войны мне не довелось быть на передовой, поэтому я видел не слишком много крови, но все равно это кажется мне ужасным.
– Я тоже не была на передовой, – сказала женщина, посыпая белым порошком оставшиеся пятна крови. Она опустилась на колени и начала скрести их щеткой.
Мяч закатился в лужу, и медсестра протерла его полотенцем. Безрукий ребенок от нетерпения закричал и замахал короткими ручками.
– Хлорка или что-то в этом роде все отчистила бы.
– Она годится только для туалетов. Здесь она испортила бы весь пол.
Деревья вдалеке покачивались. Медсестра бросала детям мяч. Несколько беременных женщин с надутыми животами неторопливо вышли из автобуса. По ступеням поднимался молодой человек с букетом цветов, и вязальщица не сводила с него глаз. Уборщица продолжала мурлыкать все ту же песенку, старик с негнущейся шеей читал газету, держа ее высоко над головой.
Кровь Ёсияма, смешанная с белым порошком, покрывала пол розовыми пузырями.
– Рю, мне было действительно плохо. Я накоплю немного денег и уеду в Индию, буду там работать в порту и накоплю еще немного. Я не буду причинять больше никаких неприятностей, извини меня. Я уеду в Индию.
Ёсияма продолжал твердить все это по дороге из больницы. Его резиновые сандалии и пальцы ног были испачканы кровью. Время от времени он поглаживал повязку на руке. Лицо у него было бледным, но он сказал, что рана не болит. Выброшенный мною ананас закатился под тополь. Уже стемнело, и птиц не было видно.
Кадзуо в комнате не было. Рэйко сказала, что после случившегося он сразу отправился домой.
– Ему бы нужно поучиться решительности у Ёсияма. Он, конечно, не дурак, но ничего в жизни не понимает, – сказала она.
Окинава ширнулся в третий раз и катался по полу. Опухоль на лице Кэй спала. Ёсияма сидел перед телевизором.
– Рю, это фильм про Ван Гога, его стоит посмотреть.
Когда он попросил Рэйко заварить кофе, та никак не отреагировала. Ёсияма сообщил Кэй, что собирается отправиться в Индию.
– Неужто? – только и ответила она на это.
Рэйко встала, взяла Окинаву за плечо и потрясла. Во рту у него была сигарета, и он не шевелился.
– Эй, куда ты положил то, что еще оставалось?
Когда он сказал: «Дурища, все кончилось, это было последнее, если тебе надо, пойди сама и купи», она изо всей силы пнула его ногой. Пепел с сигареты рассыпался по его голой груди. Он слабо засмеялся, но не пошевелился. Рэйко разбила его шприц о бетонный пол веранды.
– Убери это, – сказал я, но она, ничего не отвечая, разжевала пять таблеток «Ниброль» и проглотила. Окинава непрерывно смеялся, все его тело тряслось от смеха.
– Как, Рю, не поиграешь немного на своей флейте? – спросил он, глядя на меня.
На телеэкране Керк Дуглас, игравший роль Ван Гога, мучительно пытался отрезать себе ухо.
– Ёсияма просто попытался подражать этому парню. Все, что ты делаешь, только имитация, верно?
Ван Гог издал ужасный крик, и все, кроме Окинавы, повернулись к телевизору.
Грудь Окинавы медленно вздымалась и опадала.
– Я продам свое тело и куплю героин, как советовал Джексон. Рю, проводи меня до дома Джексона! Он говорил, что готов принять меня в любое время. Я больше не буду спрашивать разрешения у Окинавы, проводи меня к Джексону, – громко прокричала Рэйко.
Окинава снова затрясся от смеха.
– Ну и смейся дальше, проклятый наркоман! Ты просто бомж в своих вшивых шмотках, заурядный бомж! Мне надоело сосать твой вонючий хуй! Ты импотент! Рю, я продам свое заведение, а потом куплю машину, куплю героин и стану женщиной Джексона. Впрочем, и Сабуро сгодится. Я куплю трейлер, в котором смогу жить, и каждый день мы будем там устраивать вечеринки. Рю, подыщи мне такую тачку, хорошо? Окинава, ты даже не представляешь, какие длинные хуи у черных. Даже после героина они не сжимаются и пронзают меня до самой матки. А кто ты такой? Натуральный бомж! Ты даже не понимаешь, как от тебя смердит!
Окинава встал и закурил сигарету. С отсутствующим взглядом он медленно выдувал дым.
– Рэйко, тебе нужно вернуться на Окинаву, и я готов тебя сопровождать. Это будет лучше всего. Ты снова будешь учиться на косметолога. Я сам переговорю с твоей матерью. Здесь ты пропадешь.
– Не неси чушь, Окинава! Лучше проспись. И в следующий раз, когда придешь просить денег в долг, я тебе ничего не дам. «Тебе нужно вернуться на Окинаву». Это ведь тебе хочется вернуться, но и в этом случае я не дам тебе денег на дорогу. Если придешь со слезами выпрашивать у меня деньги на героин, хотя бы тысячу, я не дам тебе ни одной йены. Это тебе нужно вернуться на Окинаву!
* * *
На столбе сидел мотылек.
Вначале мне показалось, что это пятнышко краски, но пока я его рассматривал, мотылек переместился. На его пепельных крылышках виднелся тонкий пушок.
После того как все ушли, комната стала казаться более темной. И дело не в том, что свет ослабел, просто я отдалился от источника света.
По полу был разбросан разный мусор: клочья волос, которые, видимо, принадлежали Моко; обертка от пирожного, которое купила Лилли; хлебные крошки, красные, черные и прозрачные обрезки ногтей, лепестки цветов, грязные бумажные салфетки, женское нижнее белье, засохшая кровь Ёсияма, носки, окурки, осколки стекла, обрывки фольги, банка из-под майонеза, конверты от пластинок, пленки, коробка от кекса в форме звезды, коробка для шприцев, книга… Это был сборник поэзии Малларме, который забыл Кадзуо. Я приложил мотылька с черно-белыми узорами к задней стороне обложки и раздавил. Звук от жидкости, вытекающей из разбухшего живота мотылька, напоминал слабый крик.
* * *
– Рю, ты устал, у тебя странный взгляд. Не пойти ли тебе домой и не выспаться ли как следует?
После того как я убил мотылька, я понял, что страшно голоден, и принялся жевать оставшегося в холодильнике холодного цыпленка. Но он оказался совершенно несъедобным. От его кисловатого привкуса у меня начало покалывать язык, и мерзкий запах стал распространяться по всей глотке. Когда я попытался вытащить из горла липкий комок, меня бросило в дрожь. Даже после того, как я несколько раз прополоскал рот, мерзкий привкус не исчез, а десны были покрыты слизью. От куриной шкуры, застрявшей у меня между зубами, язык онемел. Выплюнутый мной, облепленный слюной кусочек цыпленка уныло плавал в раковине. Решетку слива забил картофельный кубик, и теперь жир кругами двигался по поверхности грязной воды. Когда я ногтями ухватил этот кубик и вытащил его вместе с приставшими к нему сгустками слизи, вода начала уходить, кусочек цыпленка завертелся и исчез в спускном отверстии.
