– Уходи, Ядзаки, мы очень заняты.
– Так вы против войны?
Ёсиока был любителем искусств, не слишком крепкого телосложения, – не знаю служил ли он в регулярной армии. Если он и был в армии, то наверняка все над ним там издевались.
– Если вы против войны, то будет трусостью не выступить против нее.
– Но какая между этим связь?
– Большая. Американцы используют наши базы, чтобы убивать людей.
– Вас не должен волновать этот вопрос.
– А кого он должен волновать?
– Ядзаки, ты поступишь в университет, поступишь на работу, женишься, заведешь детей, станешь взрослым – тогда об этом и выскажешься.
Болван! О чем я ВЫСКАЖУСЬ?
– Значит, нельзя быть против войны, пока ты не стал взрослым? А разве в войну дети не умирали? Разве старшеклассники не умирали?
Лицо Ёсиока побагровело. В это время мимо проходил тренер Клуба легкой атлетики Кавасаки, а с ним – Аихара из Клуба дзюдо. Я их не заметил. Я говорил, что не выступать против каких-то действий равнозначно их одобрению, а как же может преподаватель одобрять убийство людей? Я стоял лицом к Ёсиока и обвинял его, и в этот момент Аихара схватил меня за волосы и, трижды ударив по лицу, бросил на пол. «Ядзаки-и-и-и-и!» – прокричал Аихара. Он был тупым выпускником националистического колледжа. Но при этом он был тем парнем с деформированными ушами, который однажды победил в общенациональных соревнованиях по дзюдо в среднем весе. «Вста-а-а-а-нь!» – закричал он. «Зачем нужно было сбивать меня с ног, чтобы потом требовать подняться?» – пронеслось у меня в голове. Но, под впечатлением от деформированных ушей и расплющенного носа, я с трудом поднялся. «Засранец, как ты смеешь так разговаривать с преподавателем?» – Он снова влепил мне пощечину. Ладони у него были настолько толстыми и твердыми, что удар был не хуже, чем кулаком. «Такие, как Ядзаки, только ртом хорошо работают. От марафона он уклонился, но языком шевелит бойко», – это уже шутил Кавасаки. У меня на глаза навернулись слезы: зачем ему понадобилось в такой момент еще припоминать марафон? Кадзуко за всем этим наблюдала, и я понимал, что, если заплачу, все будет кончено. Я не заплакал. Аихара ухмылялся. Он был выпускником такого паршивого колледжа, что ему доставляло истинное удовольствие лупить учеников вроде меня. Сирокуси Юдзи и его приятелям тоже часто доставалось от Аихары. Во время занятий дзюдо он зажимал их в замок, бил по яйцам, бросал о стену, таскал за уши или сбивал ударом ноги. Однако тренер он был действительно хороший. Снова схватив за волосы, он потащил меня в преподавательскую. Сирокуси, Адама, и Ивасэ ошеломленно провожали нас взглядами. «Только не говорите мне... не говорите, что он собирался напасть на Кадзуко...»
В преподавательской меня на целый час поставили в угол. Самое неприятное было то, что каждый учитель, проходя мимо, спрашивал, в чем я провинился, и я снова и снова должен был все объяснять. Куратор Клуба журналистики и декан факультета были вынуждены извиняться перед Ёсиока, Кавасаки и Аихара. Два преподавателя краснели из-за меня.
А мне так и не удалось поговорить с Мацуи Кадзуко.
К Адама пришел парнишка, у которого мы позаимствовали восьмимиллиметровую камеру. Его звали Масугаки Тацуо. Мы с Адама смеялись над таким неприличным именем, как Масугаки, но он оказался парнем решительным. Он входил в политическую группировку, возглавляемую Нарусима и Отаки, и пришел с заявлением, что не одолжит камеру, если она не будет использована для целей политической борьбы. Адама пытался его убедить, что если темой нашего фильма не будет непосредственно политическая борьба, то можно будет отразить ее другими способами, например в символистских сценах в духе Годара. Но Масугаки сказал, что эти вопросы мы должны обсудить с руководителями группы, Нарусима и Отаки, после чего удалился.
– Доброе утро! – раздался звонкий голос.
Я шел в школу, остановился на склоне холма перед самым зданием и, обернувшись, увидел, что там стоит олененок Бемби – Мацуи Кадзуко. По телу у меня пробежала дрожь.
– А, доброе утро, – ответил я с улыбкой, обнял ее за плечи и погладил по волосам. У меня не было слов.
– Ядзаки-сан, вы на автобусе? – спросила она, интересуясь, как я добираюсь до школы.
– Нет, пешком. А ты?
– Автобусом.
– Они же битком набиты.
– Да. Но я привыкла.
– Кстати, кто дал тебе кличку «Леди Джейн»?
– Один старшеклассник.
– Это из песни «Роллингов»?
– Ага. Я когда-то любила эту песню.
– Хорошая мелодия. Тебе нравятся «Роллинги»?
– Я не слишком хорошо их знаю. Мне больше нравятся Боб Дилан и «Beatles». Но больше всего я люблю Саймона и Гарфанкела.
– Неужели? Мне они тоже нравятся.
– Ядзаки-сан, а у вас нет их пластинок?
– Конечно есть. «Wednesday Morning 3 а. т.», «Parsely, Sage, Rosemary & Thyme» и еще «Homeward Bound».
– A «Bookends» нет?
– Есть.
– А нельзя ее одолжить?
– О чем речь!
– Как здорово! На этой пластинке мне больше всего нравится песня «At the Zoo». Классная мелодия, правда?
– Да, высший класс.
Я уже прикидывал, где достать пластинку «Bookends». Нужно найти денег и непременно купить ее сегодня. Если не хватит, попросить у Адама и Ивасэ. Они должны согласиться: это же для нашей ведущей актрисы.
– Ядзаки-сан, вы все время об этом думаете?
– О чем?
– О том, о чем вы накануне говорили с учителем Ёсиока.
– А-а, о Вьетнаме?
– Да.
– Не то чтобы думаю постоянно, но это всегда меня преследует. Например, в новостях.
– А вы много читаете?
– Да.
– Не могли бы вы дать мне почитать что-нибудь интересное?
Мне хотелось, чтобы этот холм перед школой тянулся вечно. Мне хотелось продолжать говорить и говорить с Кадзуко. Я впервые ощутил, как подскакивает сердце, когда идешь рядом с красивой девушкой.
– Вы, конечно, видели по телевизору, как студенты устраивают демонстрации и возводят баррикады? Мне это кажется совершенно иным миром, но в то лее время я чувствую, что их понимаю.
– Неужели?
– Вы сказали, что Шекспир – глупость. Я тоже так считаю.
– Неужели?
– Таких людей, как Саймон и Гарфанкел понимаешь без труда. А с Шекспиром так не получается.
Мы уже подошли к школе. Я пообещал ей одолжить пластинку «Bookends», мы сказали на прощанье «Гуд бай» и расстались. Даже после расставания у меня было такое ощущение, что я иду по цветочному лугу.
Адама очень удивился, когда я предложил: «ЗАБАРРИКАДИРУЕМ ШКОЛУ». Я все еще находился под впечатлением слов Мацуи Кадзуко, сказавшей, что ей нравятся парни, которые возводят баррикады и устраивают демонстрации.
