Меркурьев сел на ступеньку и посидел немного. В голове у него было пусто. Потом стал медленно спускаться.
На этой лестнице было светлее, из узких и длинных окон, похожих на щели, сочился хмурый свет, и вскоре Меркурьев оказался внизу.
Здесь тоже не было никакой двери, но Василий Васильевич нашел ее, точно такую же арку в стене, и больше ничего.
Меркурьев ощупал все камни вокруг арки – они были холодны и неподвижны, – а потом потер лицо.
Что происходит?
– Я сошел с ума, – сказал он и прислушался.
Где-то играла тихая струнная музыка и сильно пахло кофе.
Стараясь не шуметь и не делать резких движений, Меркурьев трусливо, как крыса, пробежал к окну, поминутно оглядываясь, подтянулся, взобрался на подоконник и спрыгнул вниз.
Меркурьев проскакал по камням, выскочил на «променад» и помчался так, словно должен был убежать от чего-то настолько страшного, что при одном взгляде на это может оборваться жизнь.
Он мчался, мечтая спастись, добежать до людей, до своего привычного мира, который казался сейчас таким надежным – в нем действовали формулы, существовали понятные законы, в нем Полинезия находилась на своем месте и никому не пришло бы в голову в этом сомневаться!
Он влетел в дом, захлопнул дверь и запер ее на чугунную задвижку. Немного помедлил и подергал, надежно ли заперта.
– Что это с вами? – спросил за спиной низкий голос, похожий на бордовый шелк, и Василий Васильевич подпрыгнул, словно укушенный скорпионом.
Лючия засмеялась:
– Доброе утро! – Она обошла его и взялась за ручку двери. – На вас лица нет, где вы его потеряли?
– Не ходите туда, – отрывисто сказал Меркурьев. – Там… я не знаю, что там.
Лючия взглянула на каменную террасу с балюстрадой. Левой рукой она поправляла на правой тесную перчатку.
– Там? – уточнила она. – Там осеннее утро на Балтике. Я хочу прогуляться. Ваш жуткий приятель притащил блохастую собачонку. По-моему, уличную. Она чешется на ковре посреди гостиной, и от нее воняет. Мне нужно на воздух.
Василий Васильевич беспомощно смотрел на нее. Она еще повозилась с перчаткой, потом подняла на него глаза:
– Ну что же вы! Откройте мне дверь!
Он открыл.
Лючия вышла и неторопливо пошла по брусчатке.
– Не ходите туда, – прошептал он ей вслед.
Из столовой неслись веселые утренние голоса, и он вдруг стал их слышать. До этого в голове не было никаких звуков, кроме рева собственной тяжелой крови и ударов перепуганного сердца.
Меркурьев бросился на звук, и когда он влетел в столовую, все вдруг повернулись к нему, и разговоры смолкли.
Первой пришла в себя Нинель Федоровна. Она поставила на буфет поднос с кофейником и молочником и прижала руки к груди.
– Ва-ася, – протянула она жалостливым голосом.
Мура поднялась из-за стола, стремительно подошла и посмотрела ему в лицо.
– Ты что, с ума сошел? – спросила она, и голос у нее дрогнул. – Что у тебя с лицом?
– Я сошел с ума, – согласился Василий Васильевич.
Стас присвистнул. Вчерашний пес, который на полу лакал что-то из блюдца, оглянулся, отдуваясь, и громко гавкнул на него.
Саня переглянулся с Кристиной, тоже подошел и заглянул Василию Васильевичу в лицо.
– Ты че, братух, совсем уделался, что ли, на почве спортивных достижений?
– Давление ему нужно померить, – сказала Софья и откусила бутерброд. – Аппарат есть?
– Конечно, – растерянно ответила Нинель, – сейчас принесу!
Емельян Иванович Кант поклонился из своего угла и сказал, что разумная гигиена жизни – залог долголетия, а непомерные нагрузки, напротив, сокращают жизнь.
– Вася, – позвала Мура. – Посмотри на меня.
Меркурьев посмотрел. Она взяла его за руку.
И словно что-то случилось!..
В голове у него опять зашумело, потемнело в глазах, он непроизвольно вздрогнул, будто его ударило током, в голове ураганом пронеслось все, что случилось на маяке. Пронеслось – и улеглось.
Он задышал свободнее, страх отступил, вернулась способность думать.
Василий Васильевич вытер на виске холодную каплю.
– Который час?
Саня стряхнул на запястье часы, застрявшие под свитером:
– Пол-одиннадцатого. А твой хронометр не работает, что ли?
– Как пол-одиннадцатого?! – не поверил Меркурьев и посмотрел сначала на свои часы, а потом на Санины, вывернув ему руку.
– Ты че! – удивился тот. – Больно же!..
– Я тебя ждала, ждала, – проговорила Мура. – Стучала, но недостучалась.
– Я был на маяке, – ответил Меркурьев, и Мура кивнула как ни в чем не бывало.
Вбежала запыхавшаяся Нинель Федоровна с черным мешочком наперевес.
– Вася, – захлопотала она, – садись, милый, я тебе давление померяю. У тебя правда вид не очень! Убегался, что ли?..
– Не нужно мне ничего мерить, – воспротивился Василий Васильевич, уже почти ставший прежним инженером Меркурьевым. – Я пойду душ приму, и все нормально будет.
– Вася! – прикрикнула домоправительница. – Сядь и сиди смирно!..
Кристина тоже подошла, теперь они все окружили его, как тяжелобольного, и смотрели с сочувствием и соболезнованием.
Василий Васильевич сел. Нинель ловко закатала ему рукав и надела манжету приборчика. Тонометр засопел, манжета начала надуваться.
Меркурьев посмотрел на Муру и отвернулся.
– Не вертись, – приказала Нинель.
Приборчик вздохнул, и манжета стала выдыхать.
– Ничего особенного, – объявила домоправительница. – Повышенное, конечно, но если ты бегал, так вроде и должно быть!..
– А лицом ты тоже бегал, братух? – спросил Саня и глупо заржал. Кристина ткнула его локтем в бок.
– Васенька, умойся и приходи завтракать, – ласково сказала Нинель Федоровна. – Пшенной каши и какао, да? Я сейчас сварю! Кофе не пей, воздержись пока.
– Проводить тебя? – сунулась Мура.
Василий Васильевич дернул плечом и встал.
– С ума вы все сошли! – заорал он. – Я сейчас приду.
Он поднялся к себе, открыл воду и пошвырял на пол вещи. Они все были насквозь мокрыми, как будто он в них стоял под струей воды. Он посмотрел на себя в зеркало.
И пробормотал:
– Началось в колхозе утро.
Неудивительно, что там, в столовой, они сгрудились вокруг него и уставились со страхом и жалостью!
Все лицо у него было в красной кирпичной пыли и потеках, словно он плакал. На лбу пятно сажи – должно быть, внутри башенки, где ранее горел огонь, осталась сажа, а он очень старался разглядеть, что внутри!.. На волосах и шее серая пыль.
