– Ну вот.
Меркурьев пристроил кочергу на место и осторожно приблизился к круглому столу.
– Присаживайтесь, – предложил Бессель. – Поговорим?
В ночном госте не было ничего… сверхъестественного. Меркурьев голову мог дать на отсечение, что он состоит из плоти и крови, никакой бестелесности!.. Он качал ногой, двигался, вздыхал, ерошил кудри. Меркурьеву показалось даже, что в пляшущем свете камина он видит, как бьется жилка у гостя на шее.
– Это вы затопили камин?
– Я. Люблю огонь, привык. Мы все делали с огнем – занимались, обедали, читали.
– Откуда вы взялись?
Бессель пожал плечами.
Меркурьев сел в кресло, поправил на плечах одеяло, и они стали смотреть на огонь.
– Почему вы взялись за астрономию? – вдруг спросил Меркурьев. – Вы ведь прежде всего астроном, а потом математик! Но почему астрономия? В ваше время не было ни измерительных приборов, ни спутников, ни телескопов!..
– Исключительно с практической целью, – охотно ответил гость. – Я же начинал конторщиком в торговом доме!.. Торговля в мое время – это мореплавание. Я учил географию и навигацию. Вернее, навигационную астрономию. Между прочим, все вокруг говорили, что я ненормальный, даже Агнесса. Особенно Агнесса. Зачем торговцу астрономия? Но я был уверен: чтобы доплыть, нужно знать, куда плыть. Потом я вычислил долготу Бремена, просто так, при помощи самых примитивных инструментов. – Бессель махнул рукой. – Вам сейчас это трудно понять, а тогда я ликовал.
– Еще бы, – задумчиво сказал Меркурьев.
– Ну а потом торговать мне уже было неинтересно. «Небесная механика» Лапласа казалась мне гораздо более увлекательной, чем учет кип шерсти и мешков гороха. А вы?
– Я?
– Вы тоже ученый? Иммануил мне говорил.
Василий Васильевич вновь заволновался.
– Кто вам говорил?
– Кант, – сказал Бессель как ни в чем не бывало. – Иммануил Кант, великий философ. Мы с ним, знаете ли, пересеклись в Альбертине, так называли Кенигсбергский университет. Мы служили там оба, но это продолжалось лишь год, и тогда знакомы не были. Кант намного старше! Он работал там на кафедре логики и метафизики с тысяча семьсот пятьдесят пятого года, а я начал только в восемьсот четвертом, как раз в год его смерти. Он меня не интересовал. Мне казалось, что философия – редкая глупость. Познакомились мы позже… гораздо позже.
– Кант, – медленно выговорил Меркурьев, – говорил вам обо мне?
Бессель кивнул.
– Мы обсуждали, что происходит в моем доме. То есть в моем бывшем доме! И он мне рассказал о вас. Он здесь уже некоторое время наблюдает за происходящим.
Василий Васильевич медленно и глубоко дышал, пытаясь унять волнение.
– То есть Емельян Иванович – на самом деле Иммануил? И его фамилия Кант, потому что он и есть Иммануил Кант?
Бессель махнул рукой.
– Его вечные штучки! Он обожает переводить на русский язык имена и фамилии. Его это развлекает. Вот, например, Иоганн Себастьян Бах для него – Иван Севастьянович Фигашкин. Бах – значит, фигак, и упал! Это глупо, конечно, но никто из нас не возражает.
– Я сошел с ума? – спросил у великого математика инженер Меркурьев. – Как вы думаете?
– Думаю, нет.
– Конечно, сошел, – не согласился Меркурьев. – Я же не могу на самом деле с вами разговаривать! Ночью! У камина! В две тысячи семнадцатом году!
Бессель замотал головой, рассыпались его кудри.
– Даты тут ни при чем, господин инженер! – энергично возразил он. – Я сейчас не стану в это вдаваться, но время не линейно. Оно трехмерно, как и весь остальной мир. Можно из любой его точки попасть в любую на другой оси. Это довольно легко посчитать.
– Я ничего не понял.
– Ну, мы завели слишком серьезный разговор для такого неверного времени суток. Ночь – самое неверное время. Хотя я бы вам с удовольствием объяснил. Я сам вывел формулу.
– Как вы сюда попали? – повторил в сотый раз Меркурьев.
– Иммануила позвали, а я увязался за ним.
– Кто позвал Канта?
– Вы знаете, – произнес Бессель с досадой.
– То есть все правда! Духи, привидения и прочая ерунда?!
– Я не привидение, Василий Васильевич.
– Тогда кто вы?
Фридрих Бессель опять пожал плечами.
– Вы давно умерли, – с нажимом сказал Меркурьев. – То есть Фридрих Бессель давно умер! В каком году?
– В тысяча восемьсот сорок шестом.
– Ну вот! Вы умерли и не можете со мной разговаривать!..
– Самое интересное, что у меня даже нет могилы, – сообщил Бессель и засмеялся. – Честное слово! Нет, то есть она была, и я даже точно помню где, возле Кенигсбергской обсерватории, на холме. Прекрасное место, оттуда открывается чудесный вид!.. А потом ее потеряли, и в вашей временной точке это всех почему-то волнует. Горожане бегают и кричат, что могила Бесселя утрачена!.. Я сам читал. И видел… такое смешное слово… репортаж по телевизору, вот как!..
Василий Васильевич молчал.
– А у Канта есть могила, – сказал Бессель. – И он этим гордится.
– Н-да, – процедил Василий Васильевич.
Бессель встал, обошел сгорбившегося в кресле Меркурьева и подбросил в огонь поленьев.
– Вы всегда являетесь, когда вас зовут?
– Нет, разумеется. Все зависит от того, кто и по какому делу.
– То есть дело, по которому сюда позвали Иммануила Канта, – серьезное?
Бессель подумал немного:
– Довольно серьезное. Речь идет о жизни людей и… не только людей. Есть такие точки в пространстве, на которые нельзя посягать.
– М-м-м, – сквозь зубы простонал Меркурьев.
– Да что с вами?! Я не говорю ничего сверхъестественного! Вот этот дом – такая точка. На нем многое держится, не только здесь, у вас, но и у нас. А на него посягают. Поэтому, когда к Иммануилу обратились, он сразу сюда отправился, а я за ним, это я вам уже говорил и повторяю. Как-никак дом-то мой, я всех тут знаю.
– Кого?
– Обитателей.
– Виктора Захаровича, что ли?!
– Нет, его я как раз не знаю. Я… других знаю.
Меркурьев понял, что дело плохо. Он уже почти поверил, что Фридрих Бессель в джинсах и клетчатой рубахе сидит с ним рядом возле камина. А в это никак нельзя было верить! Одна возможность этого обращала в прах все, что Меркурьев знал ранее, во что верил и на что полагался.
Есть законы – ясные и понятные физические законы, по которым живет мир. Согласно этим законам из могилы нельзя восстать, из прошлого нельзя явиться, с покойником нельзя поговорить.
