Не раздеваясь, Меркурьев бухнулся на кровать и заложил руки за голову, собираясь как следует подумать.
Через минуту он спал, сладостно посвистывая носом.
А в коридоре неспешно разговаривали двое. Если бы Василий Васильевич слышал их разговор, он бы многое понял. Он понял бы все, до конца!..
Но он не слышал.
Утро выдалось серенькое и теплое. Море, укутанное одеялом тумана, едва слышно вздыхало и тихонько плескало в песок. Меркурьев бежал сквозь влажную серость, обливаясь потом.
Сегодня бежать было гораздо тяжелее, чем вчера. Мышцы отказывались служить. Василий Васильевич приказывал ногам двигаться, пружинить, вздыматься – чтобы бег был красивый, атлетический! – а выходило стариковское шарканье. Ноги не пружинили и не вздымались, протестовали против насилия. С грехом пополам Меркурьев доволок себя до лестницы, поглядел вверх, ужаснулся при мысли, что туда можно забежать, и пустился в обратный путь.
Напротив маяка он попытался заставить себя ускориться, чтобы скорее миновать страшное место, наддал, и это привело к тому, что на полпути к дому он изнемог окончательно.
К каменной террасе он поднимался в несколько приемов, а когда поднялся, вынужден был опрометью кинуться в кусты – его сильно тошнило, и он боялся, что вырвет прямо на брусчатку.
Посидев в кустах, он кое-как заполз обратно на террасу и повалился в холодное плетеное кресло. Дышал он коротко и часто.
Ничего-ничего!.. Просто так, для удовольствия, бегают исключительно пенсионеры и худеющие барышни, он же бегает как настоящий спортсмен, до полного изнеможения, до обморока. Только такой бег имеет смысл. Главное – победа над собой, а все остальное не важно.
Василий Васильевич пошевелился – движение вызвало у него новый приступ тошноты – и попытался сплюнуть сухую колкую слюну. Ничего не вышло.
– Ты, дядя, помереть, что ль, решил? – раздался рядом хриплый голос. – Плохо тебе?
Меркурьев с трудом повернул себя в кресле и посмотрел.
По соседству, боком к нему, сидел друг покойного. Кажется, его зовут Александр Федорович.
Друг покойного был несвеж, небрит, облачен в спортивный костюм и шлепанцы, надетые на носки. Наброшенное на плечи одеяло довершало картину.
– Может, «Скорую» тебе вызвать, дядь?
– Спасибо, не надо, – выдавил атлет Меркурьев.
– Да это верно, чего ее вызывать-то, все равно они ничего не могут. Э-эх!.. Вон друг мой Ванюшка во цвете лет погиб, и никто ничего сделать не смог!.. Выпей со мной, дядь. Тебе хуже не станет, а мне бы друга помянуть!..
Василий Васильевич, которого при мысли о выпивке опять неудержимо потянуло в кусты, сказал, что пить сейчас никак не может.
– А ты чего, зашитый, что ли?
– Я бегал, – сказал Василий Васильевич.
– Зачем?
Это был сложный вопрос. Как ответить на него другу покойного, Меркурьев толком не знал, поэтому сказал, что бегал он для здоровья.
– Ты и так еле ноги несешь, – удивился друг покойного. – И еще бегаешь?
Василий Васильевич объяснил, что обычно на ногах он держится твердо, а нынешнее его состояние оттого, что он уморился на кроссе.
– Так ты до глюков добегался?!
Меркурьев подтвердил.
– Ну дела, – сказал друг, пожалуй, с любопытством. – Это до чего люди себя доводят своими силами! Ладно бы пил, а он бегает!.. Спортсмен, что ли? Олимпиец?
Василий Васильевич сказал, что он инженер из Бухары.
– О как! – удивился друг покойного. – А на урюка не похож!..
Меркурьев сильно вдохнул – наконец-то получилось! – сильно выдохнул, поднялся и зашаркал к фонтану – попить немного.
Сидящий провожал его взглядом.
– А у меня друг погиб, – сказал он, когда Меркурьев вернулся. – Был Ванюшка, и нет больше. С маяка упал – и насмерть! Помянуть бы.
– Я потом помяну, – пообещал Василий Васильевич. – Как вас зовут?
– Саня, – сказал друг. – И давай сразу на «ты». Когда мне «выкают», я сразу думаю, что я в налоговой.
– А какого лешего твоего друга ночью на маяк понесло, не знаешь? – спросил Василий Васильевич. – Вы же до полтретьего пили! Ну и шли бы спать.
– Да я-то пошел, – горестно сказал Саня, – а Ванюшка вот… промашку дал. Да он вообще рисковый пацан, Ванюшка! Во все драки с ходу ввинчивался, все приключений себе на одно место искал! Нашел, блин! Ты как хочешь, дядь, а я пойду накачу.
И Саня стал с трудом вытаскивать себя из кресла.
– Погоди ты, – велел Меркурьев. – Когда он на маяк пошел, ты где был?
– Да тут я был, в доме! Кто ж знал, что его на высоту понесет!
– Я понимаю, что в доме, но где именно? И что он сказал, когда пошел?
Саня уставился на Меркурьева. Глаза у него были воспаленные, больные.
– Чего сказал, чего сказал… Ничего не сказал! Разрешения у меня не спрашивал! Мы последний пузырь раздавили, и я спать лег.
– Где?
– Чего – где?
– Где ты спать лег? – повторил Меркурьев терпеливо. – Под столом?
– Чего под столом-то, не ложился я под стол! Я в комнату к себе пошел, мне бабка здешняя еще с вечера ее показала. Самая лучшая, говорит, комната для вас, Александр Федорович, приготовлена!
– На втором этаже?
– Чего это на втором-то, на третьем!..
– И ты на третий этаж сам зашел?
– Чего это я не зайду, я ж не маленький!
– Да ты не маленький, но пили вы весь вечер.
– Чего мы там пили, по два пузыря на рыло, и третий на посошок!
Василий Васильевич, которого вновь затошнило, подышал открытым ртом.
– Ты поднялся в свою комнату и лег. А друг твой?
– А друг мой Ванюшка к маяку, видать, пошел! Упал и разбился. И нет у меня больше друга. И никого нету.
– Так не бывает, – возразил Василий Васильевич. – Зачем он туда пошел? С чего вдруг? Его комната где?
– Там, где моя! Они напротив друг дружки. Моя окнами на море, а его окнами в лес, и вся рекогносцировка.
– Он не пошел к себе, а пошел на улицу. Ты дверь за ним запер?
Саня моргнул.
Солнце вдруг вышло из-за низких молочных туч, полоснуло вдоль моря светящимся лучом, упало на сидящих.
– Ой, е-мое, – застонал Саня и закрыл лицо руками. – Ой, не могу я, плохо мне.
Он немного посидел, раскачиваясь из стороны в сторону, потом полез в карман штанов, выудил темные очки и напялил.
– Глаза не глядят, – пожаловался он Меркурьеву. – Прям режет, как ножом. И в голове верчение. Я в десантуре служил, там нас на такой центрифуге крутили для тренировки. Как слезешь, вроде по земле идешь, а будто в воздухе крутишься.
