Сначала Катя думала устроить скандал, но потом вспомнила, что это неэффективно. Слёзы тоже давно не работали. А что если… Что если предложить ему сделку? Гениально. Она сделает аборт, если ему не нужна дочка, потом восстановит свой организм где-нибудь в хорошем отеле. Полгода, год, чтобы не раздражать мужа своим видом. А потом они попробуют сделать сына. Можно и потерпеть. И аборт, и зачатие. Она вытерпит. Вытерпит.
Катя заняла выжидательную позицию на диване напротив двери.
Нива с выключенными фарами припарковалась за кладбищем, у помойки. Сучков и Ушаков вышли. До пригорода стена ливня пока не дошла, но грохотало прилично, время от времени небо озарялось вспышками зарницы. Благодаря им стало видно, что место выбрано не случайно. Заброшенная помойка была размером едва ли ни с четверть кладбища. Горы мусора. Старые памятники, выцветшие венки и прочий мусор валили в топкие ямы, вырытые, очевидно, как раз для того.
Шурша шинами, подъехала машина Савельева. Было тихо, только стая ворон с интересом покаркивала сверху. Других свидетелей не было.
Дима ободряюще кивнул Ивашкину.
– Выгружай. Чего встали. Сейчас дождь польёт.
– А если сторож выйдет? – испуганно огляделся Сучков.
– После двух трезвых там не бывает. Спит в будке мертвецким сном. Рабочие приходят не раньше одиннадцати.
– Откуда вы знаете? – Сучков опять перешёл на «вы».
– Мамка у меня там.
«Ничего святого», – подумал про себя Сучков, но вслух само собой вылетело:
– Сочувствую.
Ушаков хмыкнул.
Ивашкин с Егоровым вытащили с заднего сиденья первый труп. Сучков надеялся остаться в сторонке, но Ивашкин так на него зыркнул, что тот мигом схватился за пакет вместе с Егоровым.
Дима услышал со стороны ям глухой мокрый шлепок. Сам он остался сторожить Вику.
– Прощай, первая женщина, я тебя никогда не забуду, – сердечно сказал Дима.
Троица вернулась.
С Викой было полегче.
Ещё один мокрый глухой шлепок.
И только теперь Дима направился к ямам. Он приблизился, но встал за их спинами чуть сбоку, в глухой тени кустов. Пока Егоров с Сучковым закидывали трупы в яме старыми венками и ветками, Ивашкин сгруппировался, его рука потянулась к форменной кобуре. Дима знал, что это рано или поздно случится. Он успел взять оружие из кобуры пьяного Ивашкина ещё в самом начале корпоратива. Тот даже не заметил, и кто из них лошара после этого, а?
Раздался выстрел одновременно с оглушительным раскатом грома.
Ивашкина будто толкнуло в спину, он упал на венки, уже без мокрого шлепка, мягко. Пакеты с трупами и венки послужили ему матрасом. Сучков замер. Обождёт. Сначала Егоров, который бросился к машинам. Стоять. Ещё один выстрел. Вороны всей тёмной тучей снялись с дерева и переместились с гарканьем на другое. Спасибо, удружили, ребята. Если бы кто из окрестных бомжей или сторож высунул нос, вряд ли бы разобрал выстрелы.
Лена как-то говорила Диме, что у человека есть всего три реакции на все случаи жизни: бей, беги, замри. Ивашкин был «бей», Егоров – «беги», а Сучков всё стоял, как вкопанный.
Дима указал ему пистолетом на труп Егорова и кивнул в направлении ям. Сучков мелко замотал головой. Дима ему кивнул:
– Да, да, Сучков. Кто, если не ты?
Интересно, до дождя успеет? Нет, не успел. Оба они промокнут до нитки, пока тот дотащит труп своего бывшего одноклассника до ямы.
Сам Дима, надев перчатки, вернулся к машине, взял третий полиэтиленовый пакет, со своим окровавленным костюмом и ботинками, бросил в яму следом. Сучкова он не боялся. Тот, сбросив Егорова, развернулся и упал на колени, умоляюще сложив у груди ладони.
– Умоляю, у меня дети. Ради Бога! Ради твоей матери!
Сучкову показалось, что в лице Димы что-то дрогнуло. Тут ещё и грянул ливень, превратив картину почти в библейскую.
– Закидай там всё получше и иди в машину, – сказал тот.
Сучков кинулся исполнять, не веря своему счастью.
Тяжело дыша от непривычной физической нагрузки, до нитки промокший, в ошмётках блёклых бумажных цветов Сучков сел за руль своей Нивы. Дима уже ждал его там.
– Я никому не скажу. Клянусь!
– Знаю.
Дима выстрелил ему прямо в рот.
Дима сел в машину Савельева. Всё-таки эти трое были редкие дураки. Не зря в классе дружили. Дурак дурака видит издалека. Даже Егоров не сообразил, что первым, от кого надо было избавиться, был он, лошарик.
Дима никогда не водил машину, как и его жена. Но та хотя бы осмелилась пойти сдавать на права и провалить. А Дима… Впрочем, когда ему было? Всё так стремительно. Но теперь придется освоить. Он вставил ключ в замок зажигания и повернул. Это было не так уж сложно. Да и ехать далеко он не собирался. Дима объехал по «пьяной» ухабистой дорожке помойку кладбища, там дальше, в перелеске, были какие-то давно заброшенные хозпостройки и за ними находился довольно большой пожарный заболоченный пруд. Дима доехал до него с трудом: скользко, а он «чайник».
Новенькая машина Савельева вся была в грязи. Жалко было дорогого пальто, да делать нечего. Дима остановился у хлипкого мостика и подтолкнул её сзади. По разжиженной грязи та, как по маслу, поскользила к краю и ушла под воду. Не всплывёт, он оставил окна и двери открытыми. Митя Ушаков был самым умным учеником в классе. Он справился. Он молодец.
Дима вышел на трассу и поймал попутку, ржавую раздолбанную газель. Водитель был по виду, как Рафик, только с золотым зубом. Переключатель передач был перемотан скотчем. Транзитник, ехал через Питер, без остановки. То, что надо. В дорогую иномарку такого попутчика вряд ли бы прихватили: ботинки Димы были в грязи, с пальто и с волос капало.
– Тачка увязла, вот погодка, – сказал Дима, отряхиваясь.
На прощанье он поблагодарил водилу и дал больше, чем тот ожидал.
Дима приехал не в новую квартиру, где его ждала Катя. Он приехал в квартиру матери. Давненько он тут не был. Раньше и не замечал, какой затхлый тут стоял запах: старья, гнили, смерти.
Он вошёл в ванную, снял с себя всё мокрое. Встал в маленькую ванну, включил душ. Теплые струи побежали по телу. Он закрыл глаза. А когда открыл, увидел перед собой мать. В её любимом халате, тапках с помпончиками, сжатыми в нить губами. Она протянула ему мочалку. Вода стала совсем ледяной.
– Это ты во всём виновата! – крикнул он.
Образ матери вдруг сменился, за шторой стояла уже не Инна Петровна, там была Лена.
– Посмотри, что ты натворила, – заплакал Дима и осел в угол старой ванны, скрючившись, как делал это много раз в своей жизни, прячась тут от страха, унижения, стыда и презрения к самому себе.
