– Мне очень жаль, – закончил Мичурин.
– Его привезли сюда живым! Живым! – закричит мать. Может, за грудки схватит.
Мичурин молча постоит, не пытаясь вырваться. Второй родитель, отец, оторвёт мать, отведёт в сторону. Медсестра предложит успокоительное.
Всё это уже было, было.
Однажды к дню рождения в ординаторской коллеги вывесили плакат, не поленились подсчитали, число операций. За плечами Мичурина было их не менее десяти тысяч. В жизни бывает по-всякому, любимая поговорка учителя-Прокофьевой, перешла к Мичурину. И чудеса были, а как же. И было так, что чудес не случалось. Бывало, что простой аппендицит оборачивался смертельным осложнением, бывало, семидесятилетняя бабушка выживала после взрыва бытового газа, а здоровая внучка нет.
Мичурин переживал каждую смерть, в ординаторской знали, что потом его лучше не трогать, ходил мрачнее тучи, анализировал свои действия, он был к себе строже любого суда. Оно может он был бы и рад, а вот не приходило вместе с опытом. Это их роднило с Леной. Неравнодушие.
Мичурин знал, что можно позвонить Лене. Она найдёт слова, в которые он не верил, но которые его утешат.
Он вышел в белом халате из больницы на минутку – подышать воздухом, уже знал, что позвонит Лене. Скажет, ключи забыл, она сразу поймёт по голосу: у тебя пациент умер? Но когда он позвонил Лене, она не слышала звонка.
Слишком громкой была музыка в баре, куда её притащил Дима, чтобы сообщить новость.
– Не может быть! – удивление Лены сделало радость Ушакова ещё радостнее.
– Начальником отдела?! Так сразу? Это больше, чем мы могли ожидать. Я тебя поздравляю!!!
Лена обняла Диму.
За спинами родителей темнелся поп. Этого ещё не хватало. Мичурин был атеистом, церковь он понимал как прибыльный бизнес. Вызвали причастить, по прейскуранту. Есть спрос – есть и предложение.
– Можно батюшке в палату, пожалуйста, – взмолились родители.
Мёртвого причащать смысла не было, отпевать – не место, но всё равно Мичурин позволил. Навредить это больному уже не могло. Впрочем, как и помочь. А живым – помогало. Пусть.
– Доктор, главврач будет ругаться, – медсестрой была та Аня. На людях они держались на расстоянии.
– Если узнает.
– Может, пусть уже в морге потом.
– Здесь ещё люди, а в морге уже тела.
Мичурин вышел с работы, закурил и набрал Лене ещё раз. На этот раз она была недоступна.
Модный бар, куда её привёл Дима, находился в бывшем бомбоубежище, внутри гремела музыка, а световое шоу придавало ощущение нереальности. Лена огляделась. Бар, где не было ни стульев, ни столиков, но все готовы были стоять в очереди снаружи, и толпиться внутри вокруг лакированной круглой барной стойки в красном свете причудливых люстр. Бармены крутили бутылки и выдергивали штопоры, как циркачи. Винами была уставлена вся стена позади бармена – от пола до потолка. Тем и славился, даже закусок не подавали, тапасы – по-испански, крохотные бутерброды, меньше, чем в театральном буфете, разве это была закуска?
– Это самый модный винный бар в Питере, в офисе сказали, – пояснил Дима. – Сюда наши крутые ходят. Вон, кстати.
В углу он заметил знакомых по офису. Светка сегодня проставлялась за помолвку, демонстрируя всем колечко на пальчике.
Светка похвалилась колечком:
– Как вам, девочки?
– Оооо, – восхитилась Вика и тут же деловито поинтересовалась, – это же бриллианты, надеюсь, а не фианит?
– А тебя Корзунов сегодня не позвал к себе после работы? – парировала Светка.
– Я к нему еду, когда я хочу, – отбила удар Вика.
Девушки вцепились бы друг другу в волосы, но тут Катя заметила Ушакова.
– А это Дмитрий?
– Гляди-ка, правда, Ушаков, – удивилась Вика.
– И не один. С дамочкой, – Светка прищурилась, чтобы получше рассмотреть.
Дима их заметил и коротко поднял руку, в знак приветствия, тут же отвернулся к своей спутнице.
– Интересно, кто она ему? – спросила Катя.
– Для мамочки молода, для девушки старовата, – гадала Вика.
– Подруга? – предположила Катя.
– Гей? – расстроилась Светка.
В бар вошли Савельев и Антон.
– Катька, не грусти, у нас Савельев свободен, – приободрила Светка.
– Я? С чего мне грустить? – смутилась Катя.
– Да ладно, – хором произнесли сотрудницы, от глаз которых ни что не укрывалось.
Савельев предложил сменить заведение, узнав, что тут Ушаков. Он теперь начальство, негоже при начальстве напиваться, можно ляпнуть лишнего, и конец карьере. Вика подивилась, раз такой продуманный – что же торчит в своей карьере десять лет и всё в одной должности. А должность – подай-принеси. Для Вики такие, как Серега с ипотекой и Савельев с Антоном, не существовали.
Светку забрал жених. Соврал, что мимо ехал, а на самом деле – ужасно ревнивый. Вначале отношений это всегда льстит.
Вика сделала вид, что ей позвонил Корзунов, для всех Константин Павлович, и уехала на такси, «к нему», а на самом деле – к себе, в ебеня. Костик в начале их сексуальных отношений дарил ей подарки, но на квартиру она его так и не смогла раскрутить. Вика приехала в свою съёмную однушку, Костик ей не звонил. А когда позвонила она сама, сбросил звонок. Слишком был занят разборками с отцом.
Дима, замечая за плечом в углу сотрудников, смутился. Но вспомнил, что он теперь их начальник – ну, пусть посмотрят. Он слишком жестикулировал, слишком весело смеялся, слишком громко звал бармена.
– За тебя! – сказала Лена, и они чокнулись.
Когда Дима заметил краем глаза, что сотрудники свалили, расслабился. Они выпили.
И еще раз. И ещё, и ещё.
– Может, хватит?
– Это так весело, брось, – махнул Дима.
– Дим, ты впервые употребляешь алкоголь? – догадалась Лена, когда Дима уткнулся лицом в стойку.
Мичурин вышел, переодетый уже в цивильное, на стоянку. Там родители паренька расплачивались с батюшкой, предложили его подвести, но тот отказался – дойдёт пешком, прогуляется, тут до Даниловского было недалеко.
Но когда Мичурин предложил его подвезти, сразу согласился.
– Как вы? – спросил его батюшка в машине.
– У хирурга не принято спрашивать после смерти пациента, как он. Есть у меня человек-психолог, кому я обычно звоню в таких случаях, но она не отвечает, – поделился Мичурин.
– Ну, мы тоже своего рода психологи. Люди хотят успокоения души. Через признание, исповедь, покаяние. И мы, и они – приёмники этих исповедей. И те, и другие отпускают грехи. Мы покаянием, Бог простит, они – детскими травмами.
