Ему всего двадцать пять, но есть у него один недостаток. Он ни когда не работал, то есть я хочу сказать, у него никогда не было постоянной работы. Когда мы познакомились, он подрабатывал в аптеке. Как-то ночью я зашла туда купить кое-что, мы перебросились парой слов, потом я дождалась, пока закончится его смена, и мы пошли с ним поболтать в ночное кафе. Его воспитывали дед и бабушка. В течение двух часов он рассказывал мне о пережитых им обидах, даже от собственных родителей (я тоже ненавижу собственного отца). С той самой ночи, вернее с утра того дня, мы были вместе. Я поняла, что нужна ему. Во мне все таяло, когда я обнимала его тело, плечи, грудь. Я не могла от него оторваться. Когда он был рядом, я испытывала такую теплоту к нему, такое блаженство, которого не ощущала еще никогда. Как и любая женщина, каким-то материнским чутьем я угадывала, что и он испытывает ко мне те же чувства и понимает, что я не могу без него. Где он жил до этого, я не знала. У меня же была маленькая квартирка из двух комнат и шесть и четыре татами соответственно, куда он и переехал.
Он писал стихи и сценарии для пантомим, но никогда не пытался продать их или продаться сам, как это делаю я, ходя на прослушивания. Он довольствовался тем, что показывал свои произведения лишь узкому кругу друзей, тоже, как и он, перебивавшихся с хлеба на воду. Меня впечатляла его серьезность, и, в конце концов, мне стало ясно, что у него нет ничего общего с его ровесниками. Теперь-то я понимаю, что у него просто не хватало смелости, чтобы противостоять внешнему миру. С первого дня нашего знакомства я боялась его чем-то задеть, ранить. Никогда еще не встречала такого страдающего человека, причем страдающего по-настоящему, без притворства, ни среди своих, ни среди чужих знакомых.
Его родители были в разводе. Сначала он жил у своей матери, но она нашла себе нового мужа. Тогда он переселился к деду с бабкой. Он учился еще в начальной школе и был вынужден совершать длиннющие переезды, чтобы повидаться с отцом или с матерью. Переезды на электричке. Он говорил, что стал специалистом по части езды зайцем. Потом его отдали в специальную школу, где его били. После третьего такого случая дед с бабушкой его забрали, и он стал вымещать накопившееся зло на них. Както он мне признался, что был готов их убить сотни раз. Тем не менее, они относились к нему с большой любовью и сильно переживали за его судьбу. Я не знаю, как это можно объяснить, но он был наиболее жесток как раз с теми, кто проявлял к нему наибольшее внимание. Мне это прекрасно известно: мой отец время от времени поколачивал маму, а потом и меня. Мой друг был слишком слаб для того, чтобы просто освободиться от всех нанесенных ему обид. «Только в невинности есть истина». Глупая поговорка. Но он объяснил мне, что, по сути, на этом принципе основаны все художественные формы и средства выражения, которые только известны в Японии. Для меня это явилось открытием, за которое я до сих пор ему признательна.
Мы прожили вместе чуть больше двух с половиной лет. Мы ни разу не путешествовали вдвоем, я не припомню, чтобы мы ели что-нибудь особо вкусненькое. Но мы были счастливы. Ни кто друг другу ничего не запрещал. Когда я уехала за границу, он не работал; он сидел один в комнате, как улитка в раковине. Он был очень мрачным юношей. На полном серьезе он говорил, что мог бы ждать меня вот так неделями, если бы это потребовалось. Пока меня не было, он носил мои вещи — шарфы, бусы, ну и тому подобное. А я была счастлива, что он говорит мне об этом. Денег у нас было почти всегда в обрез, мы даже не могли позволить себе сходить в ресторан. Я покупала самый дешевый рис, которым добавляла во все блюда. Есть мы старались один раз в день. Но да же об этой особенности нашей совместной жизни я не сожалею Я не смогла бы насмехаться сейчас, потому что тогда это было чем-то обязательным для меня. Я поняла, что то, для чего нет ни какой необходимости, никогда не случается. Однако именно я первая заговорила о разрыве. Дело не в боязни того, что мы мог ли уничтожить один другого, и не в лишениях, которые меня до стали. Я не знаю, как это объяснить, как я вообще могу объяснить такое? Я чувствовала, что где-то что-то не так, и это ощущение все возрастало. Уйдя от него, я даже упрекнула себя за эгоизм. Он же никогда, никогда не упрекал меня в чем бы то ни было. «Сана, я понимаю тебя», — твердил он. Ах да. У него была привычка называть меня «Сана», и мне это очень нравилось. Мне нравилось, что мое имя приобрело иное звучание. До него никто так меня не называл. «Сана, по твоим словам, у нас с тобой были чудесные мгновения», — сказал он мне в последнюю ночь. Услышав это, я впервые поняла, что любила его, что могла любить мужчину, его слова, всё, всё, чем он был. Я разревелась и проплакала всю ночь. Слезы были средством оправдать себя в своих же глазах. Я пони мала, что факт моего ухода от человека, которого я любила, был таким же проявлением слабости. Это было странное ощущение глубочайшей тоски и одновременно облегчения. Я вдруг поняла, что свободна. Сказать по правде, вот уже десять дней, как я его бросила. И все это время он постоянно мне звонит, и даже сегодня вечером я разговаривала с ним, когда возвращалась домой пере одеться. Я честно ему призналась, рассказала все, что вы мне сказали. «Наверное, ты должна это сделать, Сана, — ответил он, — эти необходимо, если ты хочешь заполучить эту роль». Я решила согласиться. Но хочу, чтобы вы поняли правильно: я не собираюсь специально ввязываться в эту вашу мазохистскую историю. Я знаю только одно: мне нельзя отказываться. Понимаете, что я творю? Мне нечего терять. Я должна работать. Я должна посвятить себя своей работе, а она не ограничивается вашей музыкальной комедией. Эту вещь не вы мне внушили — не очень-то и хотелось! Я должна сделать это. Это я решила для себя и готова на все. Скажите, что я должна сделать. Скажите, что вы хотите, и я сделаю все, что вы пожелаете. Скажите». Я едва раскрыл рот, как Пи-Джей, следивший за нашим разговором, который я передавал ему по-английски, объявил: «Тогда ступай прими душ. И не забудь хорошенько подмыть очко».
* * *
— Я перевел Санаэ его слова. Вы бы видели, как она побледнела! Я употребил более мягкий термин, нежели «очко», но это на самом деле должно было ранить ее еще сильнее. Подбирая выражение, я просчитал этот эффект. Да, я заменил «очко» на «анус». На это стоило посмотреть. Часто можно слышать, как говорят: «он побледнел». А вы когда-нибудь замечали, как человек бледнеет у вас на глазах? Идиоты писатели видят в этом явлении зарождение преступных намерений, что-то карамазовское, тогда как все гораздо проще. Скорее всего это обусловливается повышенным кровоснабжением мозга, спровоцированным ненормальным выделением определенных гормонов. Думаю, такого объяснения было бы достаточно. У человека это означает, как правило, что он находится на грани отключения, причем я уверен, что и отключается он именно из-за этого самого повышенного кровоснабжения. Когда что-то внезапно, как вспышка, озаряет ваш мозг, ваше преступное намерение обретает форму спонтанного, неудержимого движения. Это крайне трудно признать, тем более что, как только прозвучит такой предупредительный сигнал, вы становитесь кем-то из двух: либо садистом, либо мазохистом. Поймите меня правильно. Есть люди, способные и ударить первыми, и ткнуть вам в бок перо в момент раздражения и при этом являющиеся мазохистами. Поведение садиста же будет направлено прежде всего на сохранение спокойствия, на смягчение шока, то есть в любом случае на то, чтобы снизить волнение, вызванное приливом крови. Возможно, самым эффективным средством принять абсолютно неприемлемое как для себя, так и для других является смех. Многие полагают, что это его единственное предназначение. Но Санаэ Канамори повела себя совершенно иначе. Она оказалась не из тех, кто стал бы совать нож или первым наносить удар. Зрелище было иного рода: она покраснела, опустила глаза и закусила губу. Честное слово, блестящий спектакль! Вид — словно она пыталась убедить себя в том, что должна пройти бог весть какое испытание, лицо отсутствующее взгляд безумный, ощущение, будто изнутри ее пожирает дикая злоба, будто унижение — самая почетная на свете вещь. Слезы на глазах! Существует огромное количество способов того, как себя вести с подобными людьми. Самый разумный — тот, который я и избрал тогда, благо был уже достаточно возбужден — продолжать давить, давить агрессивно, не давая ей времени прийти в себя. Эта техника часто полностью себя оправдывает, и в этом случае я, продолжая нападать на нее, вдруг понял, что ненависть и злоба, которую она испытывала по отношению ко мне, только возрастают. Злая девка. Я понимал, что такую штуку она мне не простит никогда. Наступит день, когда она найдет возможность отомстить за себя. Вот что читалось сквозь слезы в ее взгляде. Вот в чем она клялась себе. Все это только увеличивало ее злобу и одновременно делало ее еще более управляемой. Слезы еще катились по ее щекам, подбородку, капали на ее вздрагивавшие плечи, но лицо уже приобретало свой нормальный цвет. «Кончай прикалываться, идиотка! — заорал я. — Заткнись! Можешь особо и не стараться. Тебе что, весело от того, что ты должна вытерпеть?» Она сидела словно пригвожденная к месту, безвольная, способная лишь ощущать биение собственного сердца. В любом другом случае, будь на нашем месте, например, мелкая шпана из якудзы или копы, ситуация немедленно вышла бы из-под контроля. Сто процентов получить по рылу. Если во время деловых переговоров вам удастся довести вашего собеседника до такого состояния, когда лицо бледнеет, а плечи начинают подрагивать, причем неважно, чья брала до этого момента, считайте, что сделка у вас в кармане! А мне нравятся такие глаза. Такие, как у Де Ниро. Только у Скорсезе можно увидеть такую актерскую работу… Де Ниро… На его лице не шелохнется ни один мускул, он выдает свое состояние лишь движением глаз. А Харрисон Форд добивается того же, играя желваками на скулах. Но тогда передо мной сидели не Де Ниро и Харрисон Форд — передо мной сидела обычная девчонка по имени Санаэ Канамори. Я не был вооружен, речь не шла о бизнесе, а помимо того я сам был ничем! Среди моих приятелей, с которыми я иногда шатался по Токио, были двое-трое, интересовавшихся исключительно девушками, сидящими по горло в долгах. Они могли пользоваться ими двадцать четыре часа в сутки, отделываясь лишь обещаниями оплатить их долги. Я говорю о долгах, которые исчислялись сотнями миллионов иен. Игрушка, не доступная простым любителям! Во времена кризиса суммы в пять-десять миллионов нашлись на улице. А эти мальчики регулярно, раз в месяц, ходили развлекаться! Разок и мне удалось поучаствовать. Вообще девушки с долгом в десять миллионов — все шлюхи, настолько готовые на все, на любые унижения, что в конце концов становится неинтересно. Да их просто пруд пруди! Садомазохизм настолько распространен в Японии — доказательство тому вы можете увидеть в любом мультике для подростков, — что любая из этих девиц будет готова стерпеть от вас все что угодно. «Если я могу вынести все это, зачем мне тогда терпеть якудза, который требует от меня выплаты долга?» Вот как они все рассуждают и к чему стремятся. Вы никогда не дождетесь от них такого взгляда, о котором я вам говорил. А я люблю до безумия такие глаза. Глаза, исполненные бессильной злобы, жажды убийства. Н-да…
