— Она такая, как я себе ее и представлял.
Его глаза загорелись, когда он об этом говорил, но я прекрасно видела, что кое-что бесследно исчезло: та детская простота, которую я всегда замечала в его взгляде, когда он делился со мной своими садистскими планами.
— Нагано! Вот уж точно последняя дыра в этой сраной стране!
Он пребывал в каком-то ненормальном состоянии, и мне, конечно, следовало бы попросить его отказаться на этот раз. Я долго колебалась. Естественно, дело здесь было не в нравственности, и еще меньше в состоянии души, я даже не знаю, как это выразить, может быть, что-то вроде интуиции, которая подсказывала мне, что все это несправедливо, даже если ни о какой справедливости в наших делах и речи не шло. Вопрос не в том, был ли он честен в своих отношениях с Ми. Этот вопрос вообще неприемлем в отношениях между мужчиной и женщиной. Нет, если что и казалось мне несправедливым, так это то, что он впервые как будто погрузился в фантазм, тогда как он всегда это ненавидел.
— Я видел ее, и должен сказать, это именно та женщина, которую я себе представлял. Нагано! Вот уж точно последняя дыра! Просто ужас, слово «культура» не сходило у них с языка, даже если я был последним, кого им вообще хотелось бы слушать. Конференция состоялась на открытом воздухе, в саду одного из тех старых домов богатых провинциалов, какие остались теперь только на селе, сосны, фонарь и я, на каком-то возвышении в виде сцены театра Но, вещаю с трибуны, сыплю последними словами… естественно, после небольшой прелюдии флейты и арфы в исполнении местных музыкантов и танца хозяек в кимоно, разносящих белое вино. В тот вечер стояла полная луна! А это вредно для здоровья, я даже забывал, о чем говорю. Но мизансцена была идеальная для того, чтобы встретиться с этой женщиной! Темой моего выступления были мои мемуары, которые разошлись стотысячным тиражом; я стал говорить им о сценической постановке собственной жизни, о драматических моментах, которые скрывает любое существование, о воображении трагического и об экстазе, о том шаге навстречу смерти, который пародоксальным образом делает нас по-настоящему живыми, — словом, гнал им свое обычное фуфло, и с юмором… Не смотри так, Кейко! Ты же всегда говорила, что любишь слушать, как я рассказываю о своей жизни, что незачем всегда относиться к себе серьезно, иначе зачем вообще браться за собственные мемуары…
Он изменился. Изменилась и его манера говорить. Я чувствовала, что что-то было не так. Наверное, я должна была сказать ему об этом, но я не сумела. Сейчас я могла бы придумать тысячу извинений, даже если вообще не думать ни о каких извинениях, даже если наши отношения зашли в тупик и все должно было лишь ухудшиться. Я хочу сказать, что в тот момент поняла' он обманывает себя, не хочет видеть природы собственного желания.
— Моя конференция пользовалась большим успехом, если можно назвать успехом то, что я понравился кучке чумазых предпринимателей, которые крутятся возле торгово-промышленной палаты в Нагано. Ты знаешь, как я не люблю относиться серьезно к собственной персоне, можно сказать, что это одна из моих вредных привычек, но это всегда срабатывает с деревенщиной, они это обожают. Потому что, представь себе, сначала аудитория не хотела меня принимать. Однако они в конце концов остались удовлетворены и вполне довольны собой! Я специально систематически разжевывал малейший намек на провокацию в моих словах. Для них тот, кого представляли как человека, совершившего революцию в жанре музыкальной комедии в Японии, тот, кого называли Авантюристом, оказался на деле полной посредственностью, а это, ты понимаешь, это всегда придает им уверенности и примиряет с собственной закоснелостью! А потом, мне было плевать, потому что был этот прием после конференции, и была эта женщина, которая не сводила с меня глаз, оттуда, с задних рядов. Я тотчас же понял, что это она. Она оказалась точно такой, как описала себя в письме, — маленькая, худенькая. Но этот сверлящий взгляд! Только когда она подошла ко мне потом, я заметил, насколько у нее живые глаза. Во время приема мы поговорили совсем немного, но я добился, чтобы она подождала меня в баре отеля, пока я наскоро приму душ. Она выглядела очень элегантно! И я говорю это не для того, чтобы посмеяться. Знаешь, на ней были вещи, которых теперь не найти в Токио, все очень просто: кофточка и юбка, подобранные по цвету и обошедшиеся ей, пожалуй, не более чем в десять тысяч иен. Представляешь картину? Женщина с маленькой дочкой на руках, совсем простая, которая даже не может позволить себе фирменных шмоток! Однако ничего кокетливого или тусклого, она была одета просто, как все женщины какие-нибудь десять лет назад. Я натянул джинсы. Чувствовалось, что жизнь у нее не сладкая. Все при взгляде на нее говорило о том, что она выбрала лучшее, что могла себе позволить. Она ждала меня в баре, заказав себе «Жинлет». Я заказал себе то же самое. Черт, до чего же отвратительное пойло! «Вам это нравится?» — «Даже не знаю». Она держалась очень натянуто. Но даже если бы она была менее напряжена, думаю, она все равно не смогла бы мне ответить толком. Потому что нет никакой причины надеяться найти хороший «Жинлет» в Нагано, в том Нагано, где вообще не идет речи о хорошем или плохом вкусе. Деревня, одним словом. Я уже точно не помню, о чем мы с ней говорили, но она спросила меня, помню ли я ту женщину, которая дожидалась меня по окончании приема в надежде пожать мне руку. «Ах да, сейчас, когда вы мне напомнили… кажется, была какая-то женщина». — «Я потом долго жалела о том, что отправила вам это письмо, мне было стыдно, но зато теперь я знаю, что, не будь этого письма, мы бы с вами сейчас не разговаривали и я, вероятно, была бы на месте той женщины. В данный момент я очень рада, что написала вам, и вообще мне кажется, что я жила только для того, чтобы дождаться этого дня». То, что она сказала мне, нисколько меня не впечатлило и даже не доставило никакого особого удовольствия. Я никогда не думал, что женщина может испытывать уважение к такому типу, как я! Я знаю, чего стою, и если есть что-нибудь, в чем я совершенно уверен, так это в том, что я по-настоящему сексуально озабочен!
И тем не менее этот мужчина желал лишь одного — чтобы эта женщина впилась в его член и умоляла вздуть ее как следует! Для него на самом деле только это и имело значение. Женщина сама по себе ничего не значила, важным было, сколько их, женщин, которых он мог поиметь. Как найти вдохновение в подобных отношениях? Вероятность того, что зародится что-то хоть сколько-нибудь серьезное, была равна нулю, тогда как именно эти истории были источником его энергии. Я понимала, почему он был таким разбитым. Именно тогда, когда он встретил Ми, он начал погружаться в фантазмы. Под этим словом можно понимать что угодно. И это очень удобно. Фантазм — это не просто продукт воображения. Это еще и то, что не имеет собственного смысла, это всего лишь представление о том, что способно потакать нашим желаниям. В то же время, придерживаясь данного определения, я не смогла бы выделить в этом мире что-либо, не относящееся к фантазму.
— Не помню уже, о чем мы говорили с ней потом. Однако одно я все же отметил. Она сказала мне, что наша встреча, а точнее, знакомство с моим творчеством, позволило ей воплотить свою давнюю мечту, а именно начать учиться игре на фортепиано, писать песни, создать новое музыкальное пространство, новые слова. И именно уйдя с головой в это новое увлечение, хотя у нее не было на это ни времени, ни денег, она поняла следующее: она устала, очень устала, это было истребление себя; однажды вечером у себя в комнате она залилась горючими слезами, глядя, как спит ее девочка. Она не плакала, а именно заливалась слезами, которые текли по ее щекам, и ей приходилось отворачивать лицо, чтобы они не капали на спящего ребенка. Это был не плач, это был дождь, нескончаемый дождь; то были не слезы горечи, она вообще не могла сказать, откуда эти слезы, пока не поняла, что обрела наконец то, что называется смыслом жизни. Она поняла, что перед ней раскрываются новые возможности; даже если бы научилась играть на фортепиано в таком возрасте, она бы никогда не получила признание как пианистка. И ладно бы только это. Она понимала, что никогда не будет настоящим профессионалом; точно так же обстояли дела и с ее песнями. Она начала брать уроки в тот момент, когда у нее было совсем туго с деньгами, и глядя на нее, я заметил в ее глазах какую-то адскую силу. Она поняла, что можно было жить, просто продолжать жить, что эта возможность состояла не в поиске какого-то таланта или в ожидании свершения своей судьбы, надежд своей юности, а в том, что можно было просто жить, жить! Именно это она хотела бы передать своей дочке, когда та подрастет: надо просто жить! «Поэтому-то я и не бросаю эти уроки фортепиано и свои песни, прекрасно понимая, что нет никаких шансов однажды быть признанной». Меня же эта неожиданная исповедь потрясла, слезы наворачивались мне на глаза; слушая ее, я вспоминал нашего учителя рисования в коллеже. Он был немного чокнутый, однажды он даже поколотил директора и в тот же день был выставлен вон; ученики тянулись к нему, и он говорил примерно то же самое. Жить — значит использовать предоставленную тебе возможность жить. Он приводил в пример первую обезьяну, которая стала ходить прямо, а не на карачках, и тут же Микеланджело. И это было верно! Просто жить — на самом деле не так уж просто, пожалуй, одни рабы могли жить беззаботно. Вместе с тем даже не знаю почему, я не хотел поддаваться увещеваниям этого типа и внезапно почувствовал, как вомне закипает злость. Чем же эта женщина растрогала меня? Ну ладно, поплакались в жилетку — прекрасно, замечательно, а дальше-то все равно пьянка и постель!
