Бестужева-Рюмина это не остановило. Похоже, он считал, что независимость Польши — не слишком высокая цена помощи поляков при подготовке и проведении русской революции. В сентябре 1823 года он совершил «вояж в Вильно», где, по показаниям М. И. Муравьева-Апостола, «должен был снестись с одним посланным от польского общества» (правда, сам Бестужев-Рюмин на следствии объяснял свой «вояж» личными мотивами)
. География последующих переговоров Бестужева-Рюмина с поляками прослеживается по показаниям Волконского: кроме Вильно — «Киев, Житомир, Васильков и Ржищев»
.
Сам Бестужев-Рюмин показывал на следствии, что в переговорах с поляками Сергей Муравьев практически не участвовал, «ни во что почти не входил»
. Согласно анализируемым Л. А. Медведской архивным источникам, Муравьев действительно редко присутствовал на совещаниях с поляками и довольствовался ролью наблюдателя. По показаниям польского заговорщика подполковника Северина Крыжановского, «Муравьев говорил мало, и хотя я всегда обращал речь к Муравьеву, но Бестужев не давал ему отвечать, а только сам всё говорил»
. Это подтверждает и сам Бестужев: «Муравьев виделся с Кры-жановским в то же время, как и я. Но в дела ни с ним, ни с Городецким (другой эмиссар Польского патриотического общества. — О. К.) не вмешивался»
. Естественно, если бы Муравьев стремился активно участвовать в дискуссии, младший товарищ вряд ли мог «не дать» ему это сделать.
Роль Бестужева в переговорах с поляками оценила и Следственная комиссия: ему ставилось в вину «составление умысла» «на отторжение областей от империи», в то время как Сергей Муравьев обвинялся лишь в «участии» в этом умысле
.
Переговоры с Польским патриотическим обществом проходили успешно. Бестужев, выполняя данное ему в Киеве поручение, предложил полякам заключить устный договор, текст которого он представил для окончательного утверждения в Директорию. Согласно этому договору, Польше предоставлялась независимость, при этом поляки могли «рассчитывать на Гродненскую губернию, часть Виленской, Минской и Волынской». Кроме того, русские заговорщики брали на себя обязанность «стараться уничтожить вражду, которая существует между двумя нациями», считая, что «в просвещенный век» интересы «всех народов одни и те же и что закоренелая ненависть присуща только варварским временам»
.
Поляки же, в свою очередь, обязаны были признать свою подчиненность южной Директории, начать восстание одновременно с выступлением русских, помешать великому князю Константину вернуться в Россию, блокировать расквартированные на территории Польши русские войска, не давая им выступить. Польское патриотическое общество обязывалось предоставить русским заговорщикам сведения о европейских тайных обществах, а после победы революции «признать республиканский порядок»
.
За успехи, достигнутые на переговорах с поляками, «блюститель» Южного общества Юшневский выразил Бестужеву-Рюмину благодарность.
Стоит отметить, что в начале 1825 года переговоры с поляками взялся вести сам Пестель. Причем, по его собственным показаниям, согласованный Бестужевым текст договора был отвергнут. С польскими эмиссарами Пестель обращался не так, как Бестужев. «Во всех сношениях с ними, — показывал Пестель на следствии, — было за правило принято поставить себя к ним в таковое отношение, что мы в них ни малейше не нуждаемся, но что они в нас нужду имеют, что мы без них обойтиться можем, но они без нас успеть не могут; и потому никаких условий не предписывали они нам, а напротив того — показывали готовность на все наши требования согласиться, лишь бы мы согласились на независимость Польши»
. Вопрос о территориальных уступках полякам Пестель старался вообще не поднимать на переговорах.
Вмешательство председателя Директории погубило всё дело. Поляков оскорбил тон русского заговорщика, который присвоил право на решение вопросов польской независимости. Начавшись в январе 1825 года, официальные переговоры Пестеля с Польским патриотическим обществом тогда же и были прерваны, хотя, конечно, неофициальные контакты продолжались. Зато в ходе переговоров с поляками выяснилась главная функция Бестужева-Рюмина в Южном обществе — так сказать, «партийное строительство».
Второе важнейшее предприятие Бестужева-Рюмина по укреплению структуры заговора — присоединение к Южному обществу радикально настроенного Общества соединенных славян.
О «славянах» и уставе их организации рассказал Бестужеву и Муравьеву бывший семеновец, капитан Пензенского пехотного полка А. И. Тютчев. «Я просил Тютчева, — показывал на следствии Сергей Муравьев, — стараться достать сей устав, что он действительно через несколько дней и исполнил».
Правда, как и в случае с поляками, от непосредственных переговоров со «славянами» Муравьев опять-таки самоустранился. На этот раз — полностью. «Сношения между нашим и славянским обществами, — показывал он, — были препоручены Бестужеву, сам же я непосредственно с оными не сносился»
. Бестужева «славяне» считали инициатором объединения, именно он председательствовал на всех «объединительных» совещаниях. Слияние обществ произошло в августе—сентябре 1825 года во время маневров 3-го пехотного корпуса под украинским местечком Лещин недалеко от Житомира.
Переговоры со «славянами» оказались весьма трудными. Слишком серьезными были различия в понимании конечных целей и задач заговора, на что указывает С. С. Ланда в исследовании «Дух революционных преобразований»
. «Южан» не увлекала идея славянского единства, «славяне» же были далеки от идеи немедленной военной революции. Тем не менее Бестужев-Рюмин заставил «славян», как до того поляков, прислушаться к его мнению.
В тайной организации Бестужев был известен как непревзойденный оратор. Многие «южане» на следствии вспоминали его выступления на различных декабристских совещаниях; существовали и письменные варианты этих «речей», как называл свои выступления сам Бестужев. «Пламенным оратором», который «имел агитаторские способности, чувствовал их в себе и любил говорить», считала его М. В. Нечкина. О «неистовой страсти», которой были пронизаны эти «речи», писал Н. Я. Эйдельман, а М. К. Азадовский даже утверждал, что эти «речи» должны «занять свое место в истории русской литературы»
.
Между тем при анализе пересказов этих «речей» приходится признать, что их эффект был обусловлен не только и не столько природной «пламенностью» или «страстностью» оратора, сколько профессионализмом.
Бестужев, судя по документам, не доверял импровизациям: почти все выступления сначала записывал, редактировал, а произносил в полном соответствии с правилами риторики. Приемам же ораторского мастерства учил будущего декабриста А. Ф. Мерзляков, литератор и филолог, друг В. А. Жуковского, получивший в 1804 году в Московском университете кафедру «российского красноречия и поэзии»
. Мерзляков был автором популярного учебника красноречия — «Краткой риторики, или Правил, относящихся ко всем родам сочинений прозаических», к 1820-м годам выдержавшего несколько изданий.
«Слово, речь в тесном смысле означает рассуждение, составленное по правилам искусства и назначенное к изустному произношению. Сие рассуждение заключает в себе одну какую-нибудь мысль, которая объясняется или доказывается для убеждения слушателей», — внушал Мерзляков своим ученикам
. Такой мыслью для Бестужева-Рюмина была идея присоединения «славян» к Южному обществу — к ней он и сводил все «речи».
