И, во-вторых, он давал клятву полицейского служить и защищать, но никак не воровать чужое. Пусть это было в другой стране и на другом континенте. Полицейский – это не профессия и не призвание. Это состояние души, личный моральный кодекс, который раз нарушил – и все. Ты уже не слуга закона, а преступник, которому место в тюрьме или на электрическом стуле.
Наверняка многие люди посмеялись бы над такими высокопарными мыслями и столь категоричной жизненной позицией. Но не Томпсон. Он всю жизнь боролся с теми, кто ворует чужое. И Джек точно знал: если украсть один раз, то потом до гробовой доски придется бороться – только теперь уже с самим собой.
Поэтому он просто опустил крышки кейса и чемодана, поставил их обратно в сейф, закрыл тяжелую дверь и повернул штурвал. Что уж тут говорить, далось ему это непросто, но когда щелкнули внутренние замки сейфа, он неожиданно почувствовал облегчение. Впрочем, неудивительно. Победа над самим собой приносит гораздо большее удовлетворение, чем битва, выигранная у самого сильного врага.
Потом он забрал запасные магазины Даны, которые ей уже были ни к чему, и направился исследовать склад.
Здесь было много всего. Оружие, амуниция, еда, консервированная вода, медикаменты – все, что может понадобиться искателю приключений. Можно было еще, конечно, прихватить кое-что из снаряжения, но Джек не стал – по той же причине, по какой не взял деньги и артефакты. Нормальное поведение для полицейского, которому собственная совесть и честь дороже любого хабара.
Выход он отыскал довольно быстро – в самом конце помещения находилась стальная дверь с таким же штурвалом, что на дверце сейфа, только больше раз в пять. Джек открутил его до упора – и бронированный прямоугольник толщиной дюймов в пятнадцать мягко и бесшумно отворился, открыв путь в полутемный коридор, из глубины которого доносились приглушенные выстрелы.
«Может, академик там?» – промелькнула мысль.
И Томпсон бросился вперед, прекрасно осознавая, что вряд ли он найдет в конце коридора всемирно известного ученого, что бежит он сейчас за совершенно несбыточной мечтой, которую сам себе придумал и в которую поверил.
Но он бежал. Потому что если не верить в чудо, которое непременно с тобой случится, то зачем вообще тогда жить на этом свете?
* * *
Он бежал так, как никогда в жизни не бегал. Навстречу хлопкам выстрелов и трескотне очередей, которые слышались все явственнее.
И он добежал…
Внезапно узкий, пропахший сыростью бетонный коридор закончился, и Джек оказался в громадном зале, заставленном вертикальными стеклянными гробами, в которых находились какие-то человекоподобные существа.
Между этими гробами был довольно широкий проход – логическое продолжение коридора, – оканчивающийся нагромождением каких-то пультов управления с рычажками, кнопками, мигающими лампочками. А в центре этого нагромождения некий неимоверно грязный тип поднимал автомат, явно намереваясь застрелить пожилого человека в белом халате.
Томпсон не был уверен, что этот человек тот самый ученый, ради которого он оказался в этом проклятом месте, – мало ли кто в научном центре расхаживает одетым в белоснежный халат? Но когда ты годами тренируешься, оттачивая навык защиты безоружных гражданских от вооруженных преступников, думать особо не приходится. Тело само знает, что ему делать, без вмешательства нерасторопного разума.
Бегать с автоматом наперевес было неудобно, поэтому MP5 болтался за спиной на ремне, перекинутом через плечо. Так что выдернуть из кобуры «девятьсот одиннадцатый» оказалось и проще, и привычнее.
Пистолет будто сам из нее выпрыгнул. Руки привычно сложились в замок, куда М1911 лег так, словно был продолжением этих рук. Джек уже пристрелял пистолет, и, хотя расстояние было приличным, метров сорок, полицейский знал, что не промахнется по ростовой фигуре. Точно в голову отработает прежде, чем ловец удачи убьет человека в белом халате.
Томпсон плавно, но быстро нажал на спуск… но в самое последнее мгновение, в ту долю секунды, когда боек уже начал движение к капсюлю патрона, что-то сильно кольнуло Джека в сердце. Так, что аж в глазах потемнело.
И его рука дрогнула.
«Девятьсот одиннадцатый» зло рявкнул, как бойцовый пес, которого сбили на середине прыжка, и пуля ушла ниже. Немного, дюймов на десять. Конечно, можно было выстрелить и второй раз, и третий. Нужно было! Но как это сделать, когда сердце словно насквозь пронзила безжалостная серебряная игла, на этот раз не позволившая своему личному транспорту действовать так, как ему хотелось.
На сердце он никогда не жаловался, все обязательные медицинские обследования показывали – у полицейского идеальное здоровье. Поэтому сейчас Томпсон точно знал – это она не дает ему завершить начатое… Проклятая звезда, трижды спасшая ему жизнь и сейчас почему-то решившая, что ее живому транспорту настала пора умереть…
* * *
Это очень неприятно, когда в автомат, который ты держишь в руках, бьет пуля. Мягко говоря, неприятно. Будто кувалдой по нему со всей дури засветили. Это чудо, что пальцы из суставов не повылетали. Но обошлось, только левая ладонь будто отсохла, приняв на себя всю энергию удара цевьем.
Однако автомат я удержал благодаря трехточечному ремню, больно дернувшему плечо. Удобная штука такой ремень, если есть навык пользования им. И оружие в бою упустить сложнее в ситуации как у меня, например. Другой вопрос, функционально ли теперь то оружие после удара пули, прилетевшей сбоку?
Я резко развернулся, уже понимая, что сейчас прилетит и вторая, и вряд ли я успею выстрелить раньше…
Не прилетела.
Стрелок – крупный, плечистый мужик в навороченной снаряге – больше опасности не представлял. Скрутило его, будто я уже всадил очередь ему в грудь. Пистолет выпал из его руки, сам же он рухнул на одно колено, держась за сердце.
Бывает. Перенервничал, видать, пытаясь меня пристрелить. Ну ничего, больше пытаться не будет. По такой габаритной мишени я и с отсушенной левой рукой не промахнусь, благо расстояние небольшое.
Я нажал на спуск… но выстрела не последовало.
Ясно.
Пуля, ударив в ствольную коробку, скорее всего, перекосила патрон в патроннике. А может, и еще чего. «Калаш» – машинка замечательная, но не предназначенная для того, чтоб ею пули безнаказанно отбивать.
Впрочем, это было уже неважно. Стрелок пока безопасен, надо дело доделывать.
Я выдернул из ножен «Бритву» и ринулся на академика… который проявил неожиданное проворство. Отскочил подальше, к самому огромному пульту, откинул стеклянный предохранительный колпачок и с силой ударил по блямбе, похожей на красный гриб.
«Кранты! – мелькнуло у меня в голове. – Кнопка самоуничтожения!»
Но я ошибся.
Пол в этом центре управления был выложен стальными рифлеными плитами размером примерно два на два метра. И после активации кнопки плита под ногами Захарова внезапно резко ушла вниз.
