– Все же что-то стопроцентно хорошее для человека в Зоне есть, – отозвался я.
– Ты о чем? – с ноткой удивления в голосе проговорил Кречетов. Надо же, похоже, скоро ученый освоит и интонации, а то будто с роботом разговариваешь.
– О «вечных лампочках», – пояснил я. – Единственная безопасная аномалия Зоны.
– Кто тебе такую чушь сказал? – поинтересовался ученый. – Эти лампочки ни разу не вечные, в смысле, светят не постоянно. Они загораются, лишь когда чувствуют приближение биологического объекта, и гаснут, как только тот удалится на определенное расстояние. Как думаешь, зачем они это делают?
– Без понятия, – признался я, хотя уже начал догадываться, куда клонит ученый.
– Они питаются жизненной энергией живых существ, – пояснил Кречетов. – И свет – побочный продукт их обмена веществ. Грубо говоря, когда ты проходишь под ними, они довольно быстро пожирают время твоей жизни. Взрослая серая крыса, у которой продолжительность жизни около трех лет, под «вечной лампочкой» погибает меньше чем через месяц.
– Ничего себе, – сказал я, с опаской посмотрев вверх.
– Для человека кратковременное нахождение под этими аномалиями практически не опасно, – произнес ученый. – Но если кто-то захочет сэкономить на электричестве и ввернет «вечную лампочку» дома в любимый торшер, то год этот кто-то, может, и протянет, но больше – вряд ли.
– Зона ничего не дает даром, – задумчиво произнес я.
– Это точно, – согласился Кречетов.
…Постепенно разговоры сошли на нет. Воздух в тоннеле был затхлым и спертым, вонял плесенью и сыростью, отчего у меня начала кружиться голова. Вентиляция, понятное дело, здесь давно не работала, и я уже начал опасаться, что никуда не дойду, просто задохнувшись в этой вонючей бетонной кишке.
Ученому, кстати, тоже приходилось несладко. Мозг – орган нежный, любит углеводы и кислород, и при отсутствии одного из этих ингредиентов начинает капризничать. Кречетов уже пару раз пошатнулся, при этом один раз чуть не упал – правда, сохранил равновесие, оттолкнувшись от осклизлой стены стволом пулемета.
– Если б не грибы… думаю, мы уже б тут подохли, – прохрипел ученый, кивнув на слабо светящиеся наросты, которые бурыми кляксами были налеплены на бетон тут и там. – Они… углекислоту жрут как не в себя, а взамен кислород вырабатывают.
– Полезные аномалии? – хмыкнул я.
– Ага, – отозвался Кречетов. – Пока до них не дотронешься. Тогда они и мясо твое сожрут с удовольствием. Такие вот, мать их, едоки…
– Долго еще? – поморщился я, так как поддерживать разговор не было ни малейшего желания.
– Уже пришли, – ответил ученый. – Вот он, выход.
И правда, впереди в полумраке я разглядел «выход» – мощную стальную заслонку, похожую на аварийные ворота в московском метрополитене, смонтированные там на случай ядерной войны.
– Офигенно, – сказал я. – Кажись, оно с той стороны открывается.
– Это точно, – отозвался Кречетов. – Только мы попробуем с этой. Твоей «Бритвой».
Я внимательно посмотрел на мозг, плавающий в своей колбе из бронестекла.
– Почему мне кажется, что ты меня взял с собой именно для этого?
– Для этого и взял, – пожал стальными плечами живой экзоскелет. – В этом мире всегда или тебе что-то от кого-то нужно, или кому-то – от тебя. Сейчас, например, мы нужны друг другу – и это при желании можно назвать дружбой. Но как только эта надобность отпадет, дружба закончится.
– Цинично, – заметил я, доставая свой нож.
– Зато правдиво, – хмыкнул экзоскелет. – Давай работай, а то я скоро от недостатка кислорода свои стальные ходули протяну.
Я тоже вот-вот был готов протянуть свои мясные от того же, поэтому не отреагировал на почти приказное «давай работай», а действительно принялся вырезать проход в бронированной заслонке, наглухо запечатавшей тоннель.
Странно. «Бритва», которая запросто порубала проходы между мирами, резала броню с натугой, будто я резину кромсал. Заметив это, Кречетов сказал:
– Ишь ты, коллега с той стороны заслонку артефактами прокачал. Предусмотрительный, не хотел нежеланных гостей. Но немного просчитался.
Тут он был прав. Работать было непросто, но через первый же прорез потекла струйка свежего воздуха – и сразу стало легче. Минут за пятнадцать я вырезал в броне прямоугольник полтора метра на метр, и уже собирался выбить его наружу ногой, но меня остановил Кречетов.
– Погоди. Сделаем тихо, – и ткнул на разрез: – Вот здесь расширь маленько. И здесь.
Я выполнил просьбу. Тогда ученый всунул в расширения стальные пальцы, слегка присел – и, выдернув из створки стальной прямоугольник, аккуратно прислонил его к бетонной стене. М-да, силища у этого живого экзо как у танка.
Все и правда получилось тихо, и мы через дыру в створке осторожно проникли в соседнее помещение. Ишь ты, оказывается, когда надо, Кречетов умеет и тихо передвигаться на своих стальных ходулях.
Проникли мы – и я замер от удивления.
Это был огромный зал, от пола до потолка заставленный вертикальными автоклавами со знаками биологической опасности на каждом, в которых, словно в стеклянных гробах, находились человекоподобные существа. Видел я похожую тварь однажды в Припяти, когда мы, чудом спасшись, отплывали от пристани, – существо странного вида в костюме, напоминающем гипертрофированные волокнистые мышцы, с которых содрали кожу. Но эти, в автоклавах, были явно не в костюмах. Их совершенные тела напоминали мышечную броню, словно они были сплетены из нее. И головы – словно сплошные бронешлемы, растущие из толстенной шеи…
– Вот оно, торжество гения Захарова, – тихонько проговорил Кречетов. – Совершенные биологические машины-убийцы. Скорость перемещения, превосходящая любое живое существо на земле. Регенерация почти мгновенная, как у ктулху, только быстрее. Встроенные в бронированный череп модули наведения, связи, ориентирования на местности, навыков уничтожения противника как в одиночку, так и в группе. Благодаря обширному пакету информации эта тварь владеет практически любым оружием и всеми пятью органами чувств так, как это не снилось ни одному животному… И жрет она любую органику в любом виде. Захаров много экспериментировал: костюмы, мутации, кибы… Но в результате пришел вот к этому. Продажа кибов и артефактов принесла ему миллионы долларов, и на них он построил вот эту лабораторию для выращивания своих ужасных творений.
– Зачем они ему? – с недоумением спросил я. – Причем в таком количестве. Их же здесь сотни…
– Все банально, – пожал плечами ученый. – Он хочет завоевать мир. И с суммами это вполне реально.
– С кем?
– Так их Захаров назвал, – пояснил Кречетов. – От латинского «сумма» – «вершина». По его представлениям, он создал вершину эволюции. А зачем… Ты не поверишь. Для того, чтобы заниматься наукой. Его концепция такова: человечество ведет себя как гигантский паразит – вместо того, чтобы развиваться, загрязняет планету, воюет, истребляя друг друга, хищнически потребляет ресурсы, не заботясь о будущих поколениях. Все это, по мнению Захарова, можно изменить, если миром будут править ученые, а не политики.
