А Гат спросил:
– Как?
И я сказала:
– Что, если…
Что, если они перестанут ссориться?
Нам есть чем дорожить.
И Гат кивнул:
– Да. Тебе, мне, Миррен и Джонни, да, нам есть чем дорожить.
Но конечно, мы всегда сможем встретиться нашей четверкой.
Через год мы получим права.
Всегда можно пообщаться по телефону.
– Но это наше место… – сказала я. – Здесь.
– Да, наше место… – сказал он. – Здесь.
Ты и я.
Дальше я сказала что-то вроде:
– Что, если…
Что, если мы перестанем быть Прекрасной Семьей Синклер и станем просто семьей?
Что, если мы перестанем замечать различия в цвете, происхождении и будем просто любить друг друга?
Что, если заставим всех измениться?
Заставим их.
– Ты хочешь поиграть в Бога.
– Я хочу что-то сделать.
– Мы всегда сможем пообщаться по телефону, – сказал он.
– Но как же наше место? Здесь.
– Да, наше место. Здесь.
Гат был моей любовью: первой и единственной. Как я могла его отпустить?
Он был человеком, который не мог изобразить улыбку, но часто улыбался. Он обвязывал мои запястья мягкими белыми повязками и считал, что раны нуждаются во внимании. Он писал на ладонях и интересовался моими мыслями. Он был беспокойный, упорный. Он больше не верил в Бога, но все равно хотел, чтобы тот помог ему.
А теперь он еще был моим, и я сказала, что мы не должны позволять ставить нашу любовь под угрозу.
Мы не должны позволить нашей семье исчезнуть.
Мы не должны мириться со злом, которое можем изменить.
Мы должны бороться с ним, не так ли?
Да. Должны.
Мы станем героями.
Мы с Гатом поговорили с Джонни и Миррен.
Убедили их, что надо действовать.
Мы твердили друг другу снова и снова:
делай то, чего боишься.
Повторяли снова и снова.
Мы твердили друг другу,
что были правы.
72
План был простой. Мы хотели взять канистры с бензином, которые хранились в лодочном сарае. В прихожей были стопки газет и картона: мы свалим все в кучу и польем бензином. И деревянный пол тоже. Затем выйдем. Подожжем бумажные салфетки и кинем их в костер. Проще простого.
Мы подожжем каждый этаж, каждую комнату, если возможно, чтобы убедиться, что Клермонт сгорит дотла. Гат в подвале, я на первом этаже, Джонни на втором и Миррен на третьем.
– Пожарная охрана прибыла слишком поздно, – бормочет Миррен.
– Две пожарных охраны, – поправляет Джонни. – Из Винъярда и Вудс-Хоула.
– На то мы и рассчитывали, – осеняет меня.
– Мы планировали позвать на помощь, – говорит брат. – Естественно, или это походило бы на умышленный поджог. Мы собирались сказать, что были в Каддлдауне, смотрели фильм. Ты же знаешь, дом окружен деревьями. Другие здания не видно, если не смотришь с крыши. Это было бы логичным оправданием, почему никто не вызвал пожарных.
– По большей части охрана состоит из добровольцев, – говорит Гат. – Никто ни о чем не подозревал. Старый деревянный дом. Труха.
– Даже если бы дедушка и тетушки подозревали нас, а мне кажется, так и было, они бы никогда не подали на нас в суд, – добавляет Джонни. – На это мы и делали ставку.
Конечно, не подали бы.
Здесь нет уголовников.
Нет наркоманов.
Нет неудачников.
Я чувствую трепет от того, что мы натворили. Что я натворила.
Мое полное имя Каденс Синклер Истман, и, вопреки ожиданиям прекрасной семьи, которая меня выпестовала, я – поджигательница.
Мечтательница, героиня, мятежница.
Из тех людей, что меняют историю.
Уголовница.
Но если я уголовница, считаюсь ли я наркоманкой? И соответственно, неудачницей?
Мой разум перебирает игру смыслов, как всегда. Здесь, с любимыми Лжецами, я наконец могу увидеть правду.
– Мы сделали так, чтобы это случилось, – говорю я.
– Смотря что ты подразумеваешь под «этим», – говорит Миррен.
– Мы спасли семью. Они начали все сначала.
– Тетя Кэрри бродит ночами по острову, – подмечает сестра. – Мама моет чистые раковины до боли в руках. Пенни наблюдает за тобой, пока ты спишь, и записывает, что ты ешь. Они пьют до рвоты. Пока слезы не начинают течь по лицу.
– Разве ты была была в Новом Клермонте и видела все это?
– Я тогда бывала там и сейчас иногда захожу. Тебе кажется, что мы решили все проблемы, Кади, но мне кажется, это было…
– Мы здесь, – настаиваю я. – Без этого пожара нас бы здесь не было. К этому я и веду.
– Ладно.
– У дедушки было столько власти… А теперь ее нет. Мы изменили зло, которое видели в мире.
Теперь я понимаю то, что мне было не ясно раньше. Я не зря ем свой хлеб, Лжецы прекрасны, Каддлдаун прекрасен. Не важно, что его стены в пятнах. Не важно, что у меня мигрень, а Миррен совсем больна. Не важно, что у Уилла кошмары, а Гат ненавидит себя. Мы совершили идеальное преступление.
– Дедушке не хватает власти только потому, что он сбрендил, – говорит Миррен. – Если бы он мог, то и дальше продолжал бы всех мучить.
– Я не согласен, – возражает Гат. – По мне, Новый Клермонт – это наказание.
– Что? – недоумевает она.
– Самобичевание. Он построил себе дом, который домом не является. Гаррис намеренно лишил его комфорта.
– С чего бы он стал это делать? – интересуюсь я.
– Почему ты раздала все свои вещи? – спрашивает Гат.
Он смотрит на меня. Они все смотрят на меня.
– Я щедрая. Хотела сделать что-то доброе для этого мира.
Дальше следует странная тишина.
– Ненавижу беспорядок, – говорю я.
Никто не смеется. Не знаю, как разговор перекинулся на меня.
Долгое время никто из Лжецов не говорит ни слова. Затем Джонни решает нарушить молчание:
– Не дави на нее, Гат.
– Я рад, что ты вспомнила про пожар, Каденс, – говорит Гат.
– Да, частично, – улыбаюсь я.
Миррен говорит, что плохо себя чувствует, и возвращается в постель.
