– Они в Уиндемире.
– И обезьян для Рэд Гейта. Их было четыре.
– Разве продавать слоновую кость не запрещено? – спросила я.
– Ну, смотря где. Ее можно достать. Твоя бабушка очень любила слоновую кость. Когда она была маленькой, то часто ездила в Китай.
– Это слоновые бивни?
– Может, носорожьи.
Вот он, дедушка. Его седые волосы все так же густы, лишь морщины на лице стали глубже от частого плавания на яхте. Тяжелая массивная челюсть делает дедулю похожим на голливудского актера.
Ее можно достать, сказал он о слоновой кости.
Один из его девизов: «Нет – не наш ответ».
Такой стиль жизни всегда казался мне героическим. Он повторял эту фразу, когда советовал нам потакать нашим амбициям. Когда поддерживал стремление Джонни участвовать в марафоне или я не смогла победить в читательском конкурсе в седьмом классе. Он повторял ее, рассказывая о своей бизнес-стратегии и о том, как он уговорил бабушку выйти за него.
– Я делал ей предложение четыре раза, прежде чем она согласилась, – всегда говорил дедуля, пересказывая одну из любимых легенд семьи Синклеров. – В итоге я ей надоел. Она согласилась, лишь бы я заткнулся.
Сейчас, завтракая за столом и наблюдая, как он ест мой тост, я поняла, что фраза «Нет – не наш ответ» больше соответствует очень богатому мужчине, которому было наплевать, кто может пострадать, лишь бы его жена получила фигурки, которыми ей хотелось приукрасить свою недвижимость.
Я подошла и взяла гуся.
– Люди не должны покупать слоновую кость, – сказала я. – Это занятие неспроста стало нелегальным. На днях Гат читал книгу о…
– Не надо мне рассказывать, что читает этот мальчишка! – отрезал дедушка. – Я в курсе. Мне приходят все счета.
– Прости. Но он заставил меня задуматься о…
– Каденс.
– Ты мог бы выставить статуи на аукцион, а затем пожертвовать деньги на сохранение дикой природы.
– Но тогда у меня не будет статуй. Они были очень дороги для Типпер.
– Но…
Дедушка рявкнул:
– Не рассказывай, что мне делать с моими деньгами, Кади! Они – не твои.
– Хорошо.
– Тебе не разрешается указывать мне, как распоряжаться моим имуществом, ясно?
– Да.
– Никогда.
– Поняла, дедушка.
У меня было желание схватить гуся и швырнуть через всю комнату.
Что будет, когда он ударится о камин? Разобьется или нет?
Я сжала кулаки.
Мы впервые говорили о бабуле Типпер со времени ее смерти.
Дедушка швартуется у причала и привязывает лодку.
– Ты все еще скучаешь по бабушке? – спрашиваю я его, когда мы направляемся к Новому Клермонту. – Я вот скучаю. Мы никогда о ней не говорим.
– Часть меня умерла. И это была лучшая часть.
– Ты так считаешь?
– И нечего больше обсуждать, – говорит дедушка.
43
Я обнаруживаю Лжецов во дворе Каддлдауна. На траве валяются теннисные ракетки и пустые бутылки, обертки от еды и полотенца. Моя троица лежит на хлопковых подстилках в солнцезащитных очках, в руках у них пакетики с чипсами.
– Тебе уже лучше? – спрашивает Миррен.
Я киваю.
– Мы скучали по тебе.
Они обмазались детским маслицем для тела. Две баночки лежат на газоне.
– Вы не боитесь обгореть? – интересуюсь я.
– Я больше не верю в защиту от солнца, – говорит Джонни.
– Он решил, что все ученые коррумпированы и вся индустрия солнцезащитных кремов – всего лишь прибыльное мошенничество, – объясняет Миррен.
– Ты когда-нибудь видел солнечный ожог? – спрашиваю я. – Кожа буквально пузырится.
– Глупая затея, – говорит Миррен. – Нам просто безумно скучно, вот и все. – При этом она намазывает масло себе на руки.
Я ложусь рядом с Джонни и открываю пачку чипсов со вкусом барбекю.
Смотрю на грудь Гата.
Миррен читает вслух книгу о Джейн Гудолл, антропологе.
Мы слушаем музыку через маленький динамик моего айфона.
– Еще раз объясни, почему ты не веришь в защитные кремы от солнца? – спрашиваю я Джонни.
– Это заговор. Чтобы продать побольше продукции, в которой никто не нуждается.
– Ага.
– Я не сгорю, – говорит парень. – Вот увидишь.
– Но зачем ты наносишь детское масло?
– О, это уже не часть эксперимента, – объясняет он. – Мне просто нравится постоянно быть липким.
Гат застал меня на кухне, где я ищу еду. Почти ничего нет.
– Последний раз, когда я тебя видел, снова был неоптимальным, – говорит он. – В коридоре, пару ночей назад.
– Да уж. – Мои руки трясутся.
– Извини.
– Хорошо.
– Мы можем начать сначала?
– Мы не можем начинать сначала каждый день, Гат.
– Почему нет? – Он запрыгивает на стойку. – Может, это лето вторых шансов.
– Вторых – конечно. Но дальше это становится глупым.
– Так будь просто нормальной, – говорит он, – хотя бы сегодня. Давай притворимся, что я не запутался, а ты – не злишься. Давай вести себя так, будто мы друзья, и забудем о случившемся.
Не хочу притворяться.
Не хочу быть друзьями.
Не хочу забывать. Я пытаюсь вспомнить.
– Всего на пару дней, пока наши отношения снова не нормализуются, – говорит Гат, видя мои сомнения. – Мы будем развлекаться, пока все это перестанет казаться важным.
Я хочу знать все, понять все; хочу прижаться к Гату, провести руками по его телу и никогда не отпускать. Но, наверное, это единственный способ для нас начать сначала.
«Будь нормальной. Сейчас же. Потому что ты нормальная. И можешь справиться».
– Это я умею.
Я вручаю ему кулек ирисок, которые мы с дедушкой купили в Эдгартауне, его лицо проясняется при виде сладкого, и это греет мне сердце.
44
На следующий день мы с Миррен берем небольшую моторную лодку и отправляемся в Эдгартаун без разрешения.
Мальчики не хотят ехать. Они собираются поплавать на каяках.
Я за штурвалом, Миррен ведет рукой по воде.
На ней мало одежды: верх от купальника в ромашку и джинсовая мини-юбка. Она идет по мощеным тротуарам города, говоря о Дрейке Логгерхеде и каково было вступать с ним в «половой акт». Так она это называет; ее ощущения о произошедшем связаны с запахом роз, фейерверками и американскими горками.
