– Где Фатима? – спрашиваю я. – И Принц Филипп?
– Умерли, – говорит мама.
– Что?
– Осторожнее, – предупреждает маму дедушка. Он поворачивается ко мне: – Они уже давно скончались.
– Оба?
Дедушка кивает.
– Мне так жаль. – Я сажусь рядом с ним за стол. – Они страдали?
– Недолго.
Мама приносит тарелку булочек с клубникой и беконом. Я беру булку и намазываю сверху маслом с медом.
– Когда-то она была маленькой светловолосой девчушкой. Синклер до мозга костей, – жалуется дедуля маме.
– Мы уже обсуждали мои волосы, когда ты навещал нас, – напоминаю я. – Я не жду, что тебе понравится. Дедушкам никогда не нравятся крашеные волосы.
– Ты ее мать. Ты должна заставить Миррен вернуть прежний цвет волос, – продолжает он. – Что случилось с маленькими светловолосыми девочками, которые так любили бегать по этому острову?
Мама вздыхает:
– Мы выросли, папа. Мы выросли.
31
Отдаю: детские рисунки, цветочные офорты.
Я беру свою корзину для белья из Уиндемира и направляюсь в Каддлдаун. Миррен встречает меня на крыльце.
– Так клево быть на острове! – восклицает она. – Не могу поверить, что я снова здесь!
– Ты была тут прошлым летом.
– Да, но все было не так, как раньше. Не было той летней идиллии, которая была у нас. Все занимались перестройкой Нового Клермонта. У всех был несчастный вид, и я так ждала тебя, но ты не появилась.
– Я же говорила тебе, что еду в Европу.
– О, знаю.
– Я часто писала тебе. – Фраза звучит укоризненно.
– Ненавижу электронную почту! – говорит Миррен. – Я все прочла, но не злись, что не отвечала. Это все равно что делать домашнее задание – печатать и пялиться в глупый телефон или компьютер.
– Ты получила куклу?
Миррен обнимает меня.
– Я ужасно по тебе скучала. Ты даже представить себе не можешь.
– Я отправила тебе куклу Барби. С длинными волосами, из-за которой мы часто ругались.
– Принцессу Ириску?
– Да.
– Я сходила по ней с ума.
– Однажды ты меня даже ею ударила.
– Ты заслужила! – Миррен счастливо припрыгивает. – Она в Уиндемире?
– Что? Нет. Я послала ее тебе по почте. Еще зимой.
Сестра нахмуренно смотрит на меня.
– Я не получала ее, Каденс.
– Кто-то расписался о доставке посылки. Что твоя мама с ней сделала, запихнула в шкаф, не открывая?
Я шучу, но Миррен кивает:
– Возможно. У нее навязчивая идея. Постоянно моет руки, снова и снова. И заставляет делать то же самое Тафта с близняшками. Все убирает и отмывает так тщательно, будто в раю есть специальное место для тех, у кого безупречно чистые полы. И пьет она слишком много.
– Моя мама тоже.
Миррен кивает.
– Не могу на это смотреть.
– Я что-нибудь пропустила во время вчерашнего ужина?
– Я не ходила. – Она направляется к деревянной дорожке, ведущей от Каддладуна к маленькому пляжу. Я следую за ней. – Я же сказала, что этим летом не собираюсь туда ходить. А ты почему не пошла?
– Мне было плохо.
– Мы все знаем о твоих мигренях, – произносит Миррен. – Тетушки говорили.
Меня передергивает.
– Не жалей меня, ладно? Никогда. Меня от этого тошнит.
– Разве ты вчера не принимала свои таблетки?
– Они меня вырубили.
Мы дошли до малого пляжа. Обе сбрасываем обувь и идем по влажному песку. Миррен касается панциря мертвого краба.
Я хочу сказать ей, что моя память ненадежна, что у меня черепно-мозговая травма. Хочу расспросить о лете-номер-пятнадцать, заставить рассказать то, о чем не хочет говорить мама или чего она не знает. Но Миррен такая жизнерадостная. Не хочу, чтобы она испытывала ко мне еще больше жалости.
И я еще немножко злюсь из-за того, что она не отвечала на письма – и из-за потери дурацкой куклы, хоть и знаю, что это не ее вина.
– Джонни и Гат в Рэд Гейте или они спали в Каддлдауне? – спрашиваю я.
– В Каддлдауне. Боже, они оба такие лентяи. Я будто с гоблинами живу.
– Так заставь их вернуться в Рэд Гейт.
– Ни за что, – смеется девушка. – И ты… больше никакого Уиндемира, ладно? Переедешь к нам?
Я качаю головой:
– Мама не разрешает. Я спрашивала ее сегодня утром.
– Да ладно, она должна отпустить тебя!
– Она страшно печется обо мне с тех пор, как я заболела.
– Но это было почти два года назад.
– Да. Она наблюдает, как я сплю. И читает лекции о том, что я должна больше общаться с дедушкой и малышней. Должна соединиться с семьей. Натянуть улыбку.
– Это такой бред. – Миррен показывает мне горсть фиолетовых камушков, которые насобирала. – Держи.
– Не нужно, спасибо. – Не хочу брать ничего, что мне не нужно.
– Пожалуйста, возьми их, – просит она. – Я помню, ты всегда искала фиолетовые камушки, когда мы были маленькими. – Она протягивает ко мне руку. – Я хочу возместить за принцессу Ириску. – В ее глазах блестят слезы. – И за письма, – добавила девушка. – Я хочу подарить тебе что-нибудь, Кади.
– Ладно, раз уж так, – говорю я. Подставляю руки, чтобы Миррен пересыпала камушки. Затем прячу их в карман своей кенгурушки.
– Я люблю тебя! – кричит она. После чего поворачивается к морю. – Я люблю свою сестру Каденс Синклер Истман!
– А ты не перегибаешь? – Это Джонни спускается по ступенькам, босой, на нем старая фланелевая пижама в тиковую полоску. На нем также широкие темные очки и солнцезащитный крем на кончике носа.
Лицо Миррен вытянулось, но лишь на мгновение.
– Я только выражаю свои чувства, Джонни. В этом суть живого, нормального человека. Слышал об этом?
– Ладно, живой-нормальный человек, – говорит он, слегка пихая ее в плечо. – Но не обязательно делать это так громко и на заре. У нас еще все лето впереди.
Она выпячивает нижнюю губу.
– Кади здесь лишь на четыре недели.
– Я не могу спорить с тобой в такую рань, – вздыхает Джонни. – Я еще не пил свой пафосный чай. – Он наклоняется и заглядывает в корзинку для белья у моих ног. – Что там?
– Картинки с цветами. И несколько моих старых рисунков.
– И что они там делают? – Джонни садится на камень, и я устраиваюсь рядом.
