– Я хочу найти им дом получше.
– Я просто надеялась, что ты будешь вести себя по-другому, когда мы вернемся на остров, только и всего.
– Ты избавилась от папиных вещей. Купила новый диван, посуду, украшения.
– Кади.
– Во всем нашем доме нет ничего, что хотя бы намекало на его жизнь с нами, кроме меня. Почему тебе можно стереть из жизни нашего отца, а мне нельзя…
– Стереть свою? – спрашивает мама.
– Они могут пригодиться другим людям, – резко отвечаю я, указывая на кипу книг. – Людям, которым они действительно нужны. Разве ты не хотела бы сделать что-то доброе для этого мира?
В этот момент Поппи, Бош и Грендель мчатся наверх и начинают вертеться в коридоре, где мы стоим, облизывая наши руки и обмахивая своими пушистыми хвостами наши колени.
Мы с мамой молчим.
Наконец она говорит:
– Я не против твоих прогулок по маленькому пляжу, или что ты там делала сегодня днем. Ты можешь отдать свои книги, если сильно этого хочешь. Но я жду, что через час ты появишься в Клермонте на ужин, с улыбкой на лице ради дедушки. Никаких споров. Никаких оправданий. Ты поняла меня?
Я киваю.
28
Блокнот остался еще с тех времен, когда мы с Гатом были одержимы рисованием на миллиметровой бумаге. Мы рисовали и рисовали, заполняя маленькие квадратики разными цветами, чтобы сделать пиксельные портреты.
Я нахожу ручку и записываю все свои воспоминания о лете-номер-пятнадцать.
Десерт на костре, плавание. Чердак, появление дедушки.
Я вижу руку Миррен, облупившийся золотой лак на ногтях, как она держит канистру с бензином для моторной лодки.
Мамочка, ее напряженное лицо, когда она спрашивает: «Из черного жемчуга?»
Джонни, он идет вниз по лестнице Клермонта в лодочный сарай.
Дедушка, он держится за дерево, его лицо освещено светом костра.
И мы все, четверо Лжецов, смеемся так громко, что у нас кружится голова и почти тошнит. Я открываю новую страницу для описания самого несчастного случая. Там я записываю то, что сказала мама, и свои собственные предположения. Должно быть, я пошла поплавать на маленький пляж в одиночестве. Ударилась головой о скалы. С трудом выплыла на берег. Тетя Бесс и мамочка напоили меня чаем. Мне поставили диагноз: переохлаждение, нарушение дыхательной системы и черепно-мозговая травма, которая никогда не выявлялась при рентгене.
Я креплю странички на стене над кроватью. Приклеиваю к ним стикеры с вопросами.
Почему я пошла купаться ночью в одиночестве?
Где была моя одежда?
Действительно ли у меня была черепно-мозговая травма от купания или случилось что-то другое? Мог ли кто-то ударить меня раньше? Стала ли я жертвой преступления?
И что произошло между мной и Гатом? Мы поссорились? Я его обидела?
Может, он перестал любить меня и вернулся к Ракель?
Я решаю: все, что я узнаю в последующие четыре недели, будет записано у меня над уиндемирской кроватью. Я буду спать под этими записями и перечитывать их каждое утро.
Может, из этих кусочков паззла соберется картинка.
Ведьма стоит позади меня уже некоторое время, ожидая момента слабости. Она держит прекрасную фигурку гуся из слоновой кости. С замысловатой резьбой. Я восхищаюсь ей лишь с мгновение, прежде чем она взмахивает ею с поражающей силой. Статуя обрушивается, пробивая мне лоб. Я чувствую, как трескаются мои кости. Ведьма снова замахивается и бьет над моим правым ухом, проламывая череп. Наносит удар за ударом, пока крошечные кусочки костей не падают на кровать и не смешиваются с острыми осколками некогда прекрасного гуся.
Я нахожу свои таблетки и выключаю свет.
– Каденс! – кричит снизу мама. – Ужин в Новом Клермонте!
Я не могу пойти.
Не могу. Не стану.
Мамуля обещает сделать мне кофе, который поможет побороть сон, пока на меня действуют медикаменты. Она сетует на то, как давно меня не видели тетушки, что малышня – тоже наша семья, в конце концов. А у меня есть обязанности перед семьей.
А я лишь чувствую, как ломается мой череп, как боль пронзает мозг. Все меркнет на ее фоне.
Наконец она уходит без меня.
29
Посреди глубокой ночи старый дом начинает греметь – этого и боялся Тафт в Каддлдауне. Этот звук присущ всем здешним домам. Они старые, а остров атакуют морские ветра.
Я пытаюсь снова заснуть.
Не выходит.
Я спускаюсь на крыльцо. Голова уже не болит.
По тропинке идет тетя Кэрри, направляясь в противоположную от меня сторону, в своей ночнушке и меховых сапогах. Она выглядит такой тощей с оголенными ключицами и впалыми скулами. Тетя сворачивает на деревянную дорожку, ведущую в Рэд Гейт.
Я сажусь, наблюдая за ней. Вдыхаю ночной воздух и прислушиваюсь к шуму волн. Через несколько минут она снова выходит на дорогу из Каддлдауна.
– Кади, – говорит она, останавливаясь и складывая руки на груди. – Тебе уже лучше?
– Простите, что пропустила ужин, – говорю я. – У меня болела голова.
– У нас еще будет много ужинов; каждый вечер на протяжении всего лета.
– Вам не спится?
– О, ты понимаешь… – Она чешет шею. – Не могу заснуть без Эда. Ну не глупо ли?
– Вовсе нет.
– Решила прогуляться. Это хорошее упражнение. Ты не видела Джонни?
– Посреди ночи? Нет.
– Он иногда просыпается вместе со мной. Ты иногда видишь его?
– Вы можете посмотреть, не включен ли у него свет.
– У Уилла жуткие кошмары, – говорит Кэрри. – Он просыпается от собственных криков, и я не могу заснуть после этого.
Я дрожу в своем свитере.
– Хотите фонарик? – спрашиваю я. – Он висит на входной двери в дом.
– О нет. Мне нравится темнота.
И она продолжает подниматься по склону.
30
Мамуля с дедушкой сидят на кухне в Новом Клермонте. Я вижу их обоих через стеклянные раздвижные двери.
– Ты рано проснулась, – говорит она, когда я вхожу. – Чувствуешь себя лучше?
На дедушке клетчатый халат. Мама в сарафане с рисунком в виде маленьких лобстеров. Делает себе эспрессо.
– Хочешь булочек? Повар также поджарил бекон. Еда в шкафчике. – Она проходит через кухню и впускает в дом собак. Бош, Грендель и Поппи машут хвостами и пускают слюни. Мамочка наклоняется и вытирает их лапы влажной тряпкой, затем рассеянно вытирает пол, где остались их грязные отпечатки. Они садятся с глуповатым, но милым видом.
