Мои ноги дрожали, а внутри все было скручено в тугой узел. Но выхода не было. Надо было просто пережить еще один вечер. Из сотни похожих.
Я не совсем понимала папу. Я знала, что он ненавидит Торопова. Знала, что Торопов, бросив меня, задел отцовские чувства до глубины души. Но никогда не думала, что папа сможет вот так жестоко избить Влада. Поговорить с ним, наорать, припугнуть, но не избить. Ведь я никогда не жаловалась на Влада. Просто избегала этой темы. Но видимо папа был зол на него сильнее, чем я думала. Ненавидел больше, чем я когда-либо. Только я за два года свыклась со своей бедой и сумела ее спрятать в себе. А папа нет. Он выпустил все наружу. Я даже не думала, что так сильно мой разрыв с Владом задел его. Папа молчал, а я верила, что с Владом мы в состоянии разобраться сами. Поэтому сегодняшняя выходка отца для меня была неожиданностью.
Когда я вернулась на кухню, мама уже налила чай с травами. Аромат успокоительных разносился по всей кухне. Мне сейчас не помешало бы выпить что-нибудь, что могло приструнить мои натянутые до предела нервы, поэтому я с благодарностью взглянула на маму. Она стояла бледная с широко распахнутыми глазами. Но осуждения в ее взгляде не было. И это даже немного обескураживало.
Мы остались втроем на кухне. Мама за столом, папа у окна. Я приготовилась к тому, что меня сейчас размажут по стенке. Но родители молчали. И я тоже молча села за стол и, взяв в дрожащие руки стакан, глотнула горячей жидкости. Вкуса не чувствовала. Да вообще ничего не чувствовала. Даже страха.
— Маш, ты только не волнуйся, — начала мама.
— Я в порядке, мам!
— Маш, ведь ты же не вернешься к нему? — сразу же в лоб задает вопрос мама.
— Нет, конечно, — и я сейчас не вру.
Я не знаю, что нас связывает с Тороповым на данный момент. Скорее всего вскрываются старые незажившие раны, но ни одни из нас даже не заикается об отношениях. Даже в мыслях.
Я тянусь к нему, но это скорее защитная реакция истерзанного организма, потому что реального будущего с ним я не вижу.
— И даже не побежишь в подъезд? Вдруг он снова тебя там ждет? — язвит папа.
Вины он за собой не чувствует. А меня это так злит. Он избил человека, и ему, возможно, нужна помощь, а его голова занята моими желаниями.
— Да что с тобой такое, пап? Ты никогда не учил меня быть жестокой и беспощадной! Зачем ты так с ним? А вдруг тебя посадят? Или надавать по морде какому-то засранцу ради того, чтобы оставить свою семью и загреметь за решетку, предел твоих мечтаний?
Папа вздрагивает от моих слов, но выдержки не теряет:
— Ты себя видела два года назад? Ты видела, что он с тобой сделал? Ты слышала, как ты по ночам его звала? Ты помнишь, как твое сердце обливалось кровью? Или стоило ему появиться снова, как ты готова за ним на край света бежать?
Господи, ну почему он так? Ведь он совсем ничего не знает!
— Я ничего не забыла! И простите меня за все! За то, что любила его! За то, что мне было трудно! Я не могла по-другому! Но я человек! С чувствами и мыслями. И если честно, пап, я не понимаю, зачем ты так жестоко с ним! Все что угодно, но не убивать же! — пока кричу в голове всплывает картинка, где Влад лежит на полу в подъезде и стонет. По позвоночнику бежит предательская волна дрожи и я точно знаю, что не брошу его там. Пусть, по мнению отца, он это заслужил, но оставить человека в беде я не могу. — И да, я побегу! Но не край света! А просто потому что не усну, зная, что мой отец избил человека и оставил его возможно даже умирать! Прости, что я у тебя такая мягкотелая и жалостливая! Но как бы он подло со мной не поступил, я не могу оставить его там!
Я вскакиваю и понимаю насколько я закомплексована в своих действиях. Я так себя связала во всем, что просто не могу даже поступить по-человечески! Ведь внутри я переживаю за Торопова и сижу, боясь быть осужденной родителями. И дело не в том, что я чувствую что-то к этому человеку. Просто не прощу себя если ему действительно нужна помощь, а я боюсь причинить боль дорогим людям. Вот папа, например, не пожалел меня, разбивая лицо Влада в моем присутствии.
— Он снова разобьет твое сердце! — кричит мне папа вслед, когда я уже схватила телефон, накинула куртку и выбежала в тамбур.
Если бы оно у меня было!
Если бы оно не было разбито, я бы сейчас не бежала сломя голову на помощь к человеку, который его не удержал в своих руках. Я бы от отчаяния сума сошла. А теперь просто хотела помочь. В очередной раз. Потому что спать хотела спокойно. Потому что не могла поступить бесчеловечно.
Но подъезд оказался пуст. Только яркие пятна крови говорили о том, что там произошло более получаса назад.
Я не знала радоваться мне или снова впасть в отчаяние. Отсутствие Торопова в подъезде говорило о том, что он смог уйти, а значит не все так плохо. Но неизвестность меня пугала. Сам ушел? Куда ушел?
И теперь, набирая номер Матвея, я уговаривала себя, что просто хочу убедиться, что с Тороповым все в порядке. Не более.
Сбивчиво описав события в подъезде, я попросила Матвея позвонить Владу и просто узнать все ли у него в порядке.
— Маш! Я в курсе уже. Он мне позвонил и попросил приехать в больницу. Ты только не переживай. Он сам туда добрался и говорит сам. Так что думаю ничего страшного! Но я минут через десять буду у него, и сразу же перезвоню тебе!
Сердце которого нет, ухнуло куда-то вниз.
— Хорошо! Я буду ждать.
Я села на подоконник, где недавно сидел Влад и закрыла глаза. В душе поселилась тревога. Хоть Соколов и старался поддержать меня, но неприятное сосущее мою энергию чувство беспокойства не покидало меня ни на секунду. Я постаралась не думать о том, что произошло сегодня вечером. Анализировать и раскладывать все по полочкам не было ни сил, ни желания.
Вместо самокопания я взглянула на свое отражение в зеркале. Увидев свою новую стрижку, о которой я благополучно забыла, а родители даже не заметили, я прикоснулась к своим волосам. Непривычно. Словно это не я. И вообще, я уже давно не я. Из веселой беззаботной девчонки, смотревший на мир с интересом и жаждой приключений, я напоминала себе сломанную куклу-игрушку. У меня такая была в детстве. Со сломанной ногой и без одного глаза. Только в отличие от нее внешне мы не сколько не были похожи, а вот внутри у меня все было серым и тусклым и десятки раз переломанным.
У меня не было друзей и подруг. Кроме Лизы. Но мы с ней так редко виделись, что и подругами нас трудно назвать. Хотя если честно, после каждой встречи мне очень хотелось сделать наши прогулки чаще. Потому что Лиза была открытой, жизнерадостной. Ее жизнь кипела, и где-то в глубине души я ей завидовала. Но ничего не могла с собой сделать. У меня был Никита, которого я безумно любила, родители и работа. На этом все.
Я не хожу на свидания. Да и на парней-то в общем даже не смотрю. Хотя мне всего девятнадцать, я симпатичная, не глупая, а когда-то была общительной, довольно смелой и немного безбашенной. Конечно, была. Чего только стоил мой первый поход в квартиру к Торопову? Или просьбы научиться целоваться?
