Станут ведьмами.
Откроют лавку, где будут торговать. И помогать людям тоже. И…
- Я ему сказала, а он обозлился. Мол, невозможно такое. Урон чести родовой. Что, если мне чего хочется, то в тереме я могу травки сушить, но так, чтоб не мешать другим и вовсе лучше бы отказаться от дурной затеи. Я настаивала. А он… раз за разом, слово за слово… вот и вышло, что вышло, да. Разругались. И я… я сказала, что ежели так, чтоб иную жену искал. Он, к слову, и нашел. Не долго по мне тосковал, да… почему-то это было обиднее всего. Вроде как любовь ведь была.
- Вроде…
- Именно, что… наставница, когда я все это выложила, осерчала крепко. Стала кричать, чтоб я мириться шла, чтоб не думала, а как я отказалась… в общем, она выставила мне долг. За воспитание. За учение. Проживание… и еще много за что. Вышло почти в десять тысяч золотых…
Эльжбета промолчала.
…а ведь платили и по двадцать, и куда поболе… тот же Гурцеев, помнится, все сорок пожертвовал школе.
- И добавила, что если я такая умная, то найду способ заработать эти деньги. Сама. Велела убираться. И возвращаться в Китеж только тогда, когда все-то верну.
- И ты…
- Клятву дала. И сдержала. Что уж тут… не скажу, что было легко. Не было. И ты права, люди всякие попадаются. Порой… мне хотелось все-то повернуть, переиграть, согласиться на эту вот свадьбу и оказаться в тереме, где тепло и кормят сытно. Где нет… многого дурного нет. Но я смогла.
- Думаешь, иные тоже смогут?
И все-таки сомнения оставались.
- Я ведь… я собиралась потихоньку изменить программу… те же факультативы… их ведь сперва не было, а теперь есть. Я хотела сделать их обязательными. Увеличить количество часов по травоведению, целительскому мастерству, проклятиям и прочему… я…
Эльжбета Витольдовна замолчала.
- Только… им это не надо, верно? Тем, кому и так неплохо.
Камень под ладонью сделался и вовсе холодным. И показалось вдруг, что зря она пришла, что и книга-то эта, и сам камень и вправду всего-навсего история.
А что толку от истории?
То-то и оно…
Эльжбета осторожно сняла почти остывший камень с подставки, чтобы убрать его в мешочек, а тот спрятать в складках платья. Душу не отпускало двойственное чувство, с одной стороны никуда-то сомнения не делись, с другой… она не знала, как еще им помочь.
А главное, надо ли?
Глава 40 Сказывающая, что ведьмы бывают разными
…мне стали сниться вещие кошмары.
Запись, оставленная некой боярыней Невтюховой, весьма любившей всякого рода гадания, а после вовсе убедившейся в своей способности прозревать грядущее.
Во дворец ехали не просто так. Оно и понятно, разве можно вот так взять и поехать во дворец? Сперва надобно вид приобрести годный для визиту высочайшего. И вот уже кружаться над Стасей девицы, хлопают руками, вздыхают и охают, сетуя, что кожа у боярыни темновата, а волосы и вовсе коротки.
Срам-то какой.
И спешат втереть в эту вот темную обветренную кожу какую-то пакость. А после другую и третью. Лезут с белилами в серебряной банке.
Самыми лучшими.
- Нет, - тут уж Стасино терпение закончилось. – Никаких белил. И румян. И…
…и не так уж она страшна собой, чтобы нанести государыне глубокую моральную травму. Девицы, как ни странно, спорить не решились.
Платье подали.
Платья.
Холодом опалила шелковая нижняя рубаха. Стася-то и поежиться не успела, как поверх легла вторая, а там и платье, тяжеленная, что броня. На этом вот платье, князем привезенным, - надо будет спасибо сказать, что ли, ибо подобной роскоши в Стасиных сундуках точно не имелось – переливались синим, зеленым цветом драгоценные камни.
Встречают…
Имелись у Стаси сомнения, что даже это вот одеяние, роскошное до отвращения, поможет. Что-то подсказывало, что рады ей не будут.
Совершенно.
И…
…и если вдруг, то что ей терять? Имя? Да, Евдокима Афанасьевича, который на возрождение рода надеется, пусть вслух о том и не говорит, жаль. Но он поймет.
Он понимает куда лучше, чем живые.
И если Стася решит вдруг уехать, то…
…а она уедет.
Решение пришло в тот момент, когда две девицы, пыхтя от натуги, подтащили к Стасе зеркало. Огромное. В тяжелой раме. Такое и мужчинам-то поднять нелегко, а поди ж ты, справились.
- Хороши, боярыня, - сказала старшая, глядя на Стасю почти с удовлетворением, только все одно поморщилась, ибо не бывает у приличных боярынь темной опаленной солнцем кожи. А она взял и от белил отказалась.
Капризная.
Их недоумение, и раздражение, хорошо спрятанное, ибо выучены были девицы отменно, Стася чувствовала. А еще, что рано или поздно, но согласится она и на белила, и на румяна, и на прочие весьма важные для приличной боярыни вещи.
А в зеркале отразилась…
Нет, не Стася.
Не может быть, чтобы вот эта вот кукла, завернутая во много слоев дорогих тканей, Стасей была.
Тогда-то и поняла она, что уедет. Потом. Позже. Когда поймет, что делать с Радожским. И с невестами царскими, ибо смотрины смотринами, но ведь когда-нибудь они закончатся.
И…
- Вы прекрасны, - сказал спокойно Радожский и взгляд отвел, потому как взгляд этот показался Стасе до крайности виноватым. Читалось в нем извечное «но». Прекрасны, но…
А вот Ежи смотрел иначе.
Растеряно.
И обижено. Будто только теперь вдруг взял и увидел её, будто она, Стася, пряталась. А она не пряталась. Она… она себя собой во всем этом не ощущает.
- Это все… - Стася провела ладонью по жесткой от шитья ткани. И показалось, что камни колют ладонь, а золотые нити царапаются. – Красиво, конечно, но… не мое это. Понимаете?
Взгляд Ежи вспыхнул надеждой.
- Я… осознаю, что должна выглядеть соответствующе, но больше всего мне хочется взять и… - Стася не договорила, махнула рукой, позволяя им самим додумать.
Радожский вздохнул.
И рукой руку накрыл.
А Ежи вытащил из-за спины шкатулку. Как шкатулку, была та размером с небольшой сундук.
- Евдоким Афанасьевич велел отдать… это часть, остальное там лежит. Я все собирался показать, но забывал… извини.
Он откинул крышку, и шкатулка полыхнула сиянием драгоценных камней.
- Пусть лежит.
И вновь же, странное дело, там, дома, Стасе случалось разглядывать витрины ювелирных магазинов, не столько любуясь, сколько представляя, что однажды она возьмет и купит себе колечко.
