— Я вас, — пригрозил Емелька, голосом своим себя же успокаивая, да мешок на плече поправил. Мешок этот оказался весьма тяжел. Ну да своя ноша не тянет.
И получилось!
Сейчас выберется Емелька к дороге, а там по ней тишком да тропами заговоренными, да Забугорья. Оттуда — на волок. И в Китеже затеряется, а то и вовсе сядет на корабль какой и отбудет. Небось, по-за Беловодьем до него князь не дотянется.
С деньгою же везде, хоть у норманнов, хоть у свеев обустроиться можно.
Точно.
Так он и сделает.
И Емелька поспешил дальше. Только одного разу, в ручей едва не провалившись — а мнилось, до него еще с полверсты — выругался в голос. Потом же сам себя успокоил: верно, от нервов шел быстрее обычного, вот и вышел раньше.
Ручей же — это хорошо.
По нему вверх подняться, до места, где он во мхи ныряет, а там уже ни одна собака, самая наилучшая, Емелькин след не возьмет.
До мхов он добрался.
А после них, едва не утонувши вдруг — болото решило впотьмах пошутить над человеком — выполз в гулкий стылый березняк. Торчали в небеса тонкие хлыстины молодых деревьев, корни которых уже подтопили болотные воды, оттого и были березки лысоваты, тонковаты.
Емелька позволил себе передохнуть.
Березняк этот он знал. Стало быть, к тракту все ж выбрался… ну и ладно, может, вправду, лучше наезженной дорогой выходить.
На дороге-то его и встретили.
Вот не было никого, Емелька в том поклясться готов был, что слабою своею силой, что всеми богами разом. Не было! А тут тьма задрожала, раздалась в стороны и в горло Емелькино клинок уперся.
— Стой, — сказал человек. — Кто таков?
— А ты кто?
Рука потянулась к поясу, на котором амулет висел. Если сдернуть, крутануть…
— Спокойно, — второй клинок уткнулся в эту руку. — Ты, парень, не нервничай… расскажи-ка с чувством, с толком…
— С расстановкой…
Тьма теперь глядела на Емельку волчьими глазами свеев.
— Емелька…
Воевать не выйдет. Будь свей один, Емелька потягался бы с ним, но их тут… трое? А то и больше. Откуда взялись? Неужто Козелкович послал? Нет, мог бы, он бы сразу… чай, свеи любого разговорить способны.
Сердце заухало.
Что делать?
Емелька облизал губы.
— Иду вот… с города… к батьке… батька захворал… я вот… мастер я… — мысли суетились, толкались в голове, нашептывая, что этакая встреча вовсе не случайна. — Буду мастер… пока… батька поставил… науку перенимать. Я и перенимал. А тут вот… вот… заблудился.
Емелька выдавил заискивающую улыбку, и сгорбился, стараясь казаться меньше. Тот, что держал клинок у горла, осклабился, показывая острые длинные зубы. Нос его дрогнул.
— От тебя кровью пахнет, — сказал он.
— И смертью, — добавил другой.
— След, — донеслось из темноты. А тот, первый, окончательно обретая плоть, заглянул Емельке в глаза и велел: — Говори…
И такова была сила его слова, что… Емелька говорить не хотел.
Точно не хотел.
Он ведь не слабоумный, чтоб признаваться. Да за разбойные дела плаха полагается, а еще князь, коль узнает… но губы дрогнули и язык зашевелился, ставши вдруг чужим.
И сам Емелька…
…он говорил.
Обо всем.
О жизни своей.
Службе.
Том доме… он ведь никого-то сам не убивал. Сперва… знал бы, чем обернется, самолично всех бы… и потом, о войне… на войне ведь всякое случается. А потому люди разумные не спешат узнавать того, чего знать бы им не нужно.
Эти же…
Слушали.
Внимательно.
Взяли в кольцо, уставились… волки, как есть… Емелька сам не видывал, но слышал…
…а язык все ворочался, выплетая слова его, Емельки, приговора. Про возвращение, про девку эту… надо было по горлу… но может, живая? Прадед, конечно, ведьмак, только…
…про Козелковича.
— Вот, — Емелька протянул мешок дрожащими руками. Свеи — народец жадный, никогда-то своего не упустят. Так может, получится сговориться? Выкупить жизнь свою… добычи, конечно, жаль, но он, Емелька, не пропадет.
Он еще чего придумает.
Главное, живым остаться…
— Останешься, — похлопали его по плечу, обрывая нить признания. — Коль и вправду везучий, то останешься… мешок свой возьми, нам оно без надобности.
Кто-то хмыкнул.
Кашлянул.
— А теперь, друг мой любезный, — человек, который убрал клинок, но оттого не стал менее страшен, на Емельку глядел без жалости. — Вот как сделаем. Там он лес, тебе знакомый. Иди. Сумеешь скрыться, твое счастье, а нет… мы давно голодными ходим.
— Ага, — подтвердил другой, тоже меч убирая. — Чтоб ты знал, до чего редко всякие ублюдки встречаются…
Емелька, не веря своему счастью, отступил. Нет, разум подсказывал, что все не так-то просто.
— Беги, — велели ему.
И уговаривать себя Емелька не стал, развернулся, привычно забросил мешок на плечо, и побежал.
— Хорошо идет, — заметил Бьорни, глядя вслед человеку, которому жить оставалось недолго. Но, пожалуй, впервые за многие годы сие обстоятельство Норвуда не печалило.
Права была, Белоглазая Эльса… права, как никогда.
Хороший город этот Канопень. И люди в нем тоже… годные. В том числе для славной охоты.
— Отбиваться станет, — произнес Трори, расстегивая пояс. Привычно звякнуло железо, скрылось под одежей.
— Станет всенепременно, — Бьорни разоблачился легко.
Потянул шею влево, вправо… будто поможет.
— Погодите, — Норвуд ощущал, как закипает кровь, предчувствуя близость охоты. И свежий ветер коснулся кожи, лаская. — Пусть отойдет…
— Не потеряем? — Марун был самым молодым в стае, оттого и нетерпеливым.
С другой стороны, в отличие от прочих, куда легче переносил… все.
— Не потеряем, — Норвуд все-таки сделал шаг, чувствуя, как просыпается внутри проклятая кровь. И стиснул зубы, сдерживая стон. Заныли кости.
Потянуло жилы.
Корежилось, менялось тело, но на сей раз все будто бы закончилось… быстрее?
Легче?
Всякий раз так кажется.
Норвуд поднял потяжелевшую голову и пасть приоткрыл, глотнул колючий воздух. Сбоку чихнул, потер нос Бьорни и снова чихнул. Марун закружился, норовя поймать собственный хвост.
…совсем мальчишкою был, когда все случилось.
