— Успокойтесь, — пробормотал он, неожиданно
меняясь в лице, я вскочила и заметалась по комнате, потому что чувствовала: они
рядом, за этой стеной. Он, кажется, закричал, дверь распахнулась, а я бросилась
к ней, истошно вопя, красная пелена застилала взор, а потом все исчезло: крики,
топот ног, какие-то лица… Сделалось пронзительно тихо, а чей-то голос прошептал
на самое ухо:
— Не бойся.
* * *
Своего я добилась, меня поместили в психушку. Удрать отсюда
не в пример легче, правда, и ТЕМ тоже проще добраться до меня. Железные
решетки, двери с «глазками», сходство с тюрьмой бросается в глаза, только
вместо охранников — санитары в белых халатах. Санитарам со мной никаких хлопот,
веду я себя на редкость спокойно, а вот врач, мужчина лет тридцати семи,
высокий, пижонистый, с окладистой бородой и очках в золотой оправе, явно
намучился: с тех пор как меня привезли сюда, я не сказала ни слова. Он что-то
говорит, я слушаю, глядя ему в глаза, иногда хмурюсь, иногда улыбаюсь, но
никогда не отвечаю.
Обрывки разговоров, доносящихся из коридора, несколько между
делом брошенных фраз… Они и в самом деле считают меня чокнутой. Посттравматическое
состояние, амнезия, приступы ярости, во время которых я способна убить, и вновь
амнезия, я могу действительно не помнить, что убила. В общем, обычная
медицинская чушь с заумными словечками. Одно совершенно ясно: меня запрут в
психушке надолго. Это меня не пугает. Сбежать отсюда я сумею, главное, чтобы ТЕ
не добрались до меня раньше.
Прошла неделя, таблетки, что мне давали, я совала под язык,
а потом выплевывала. Неизвестно, чем они меня травят, окончательно съехать с
катушек я не хочу. Во вторник сразу после обеда в палате появился молодой
человек. Сначала я решила, что это Андрей, и едва не упала в обморок. Человек
вошел, солнечные лучи падали в окно, и в этом трепетном свете он стоял, точно в
огненном ореоле, рыцарь из сказки. Рост, фигура, цвет волос. Лица не
разглядишь. Я еле сдержалась, чтобы не крикнуть: «Андрюша», но он сделал шаг, и
сказка кончилась. Тонкий с горбинкой нос, карие глаза в сочетании со светлыми
волосами — это выглядело каким-то не правильным, впрочем, сами по себе волосы не
были такими уж светлыми. Приглядевшись, я поняла: скорее всего парень много
времени проводил на солнце, и они выгорели. Под белым халатом джинсы и
футболка. На вид мужчине было лет тридцать, узкие губы раздвинулись в улыбке, а
глаза смотрели настороженно. С минуту он разглядывал меня, а я его, он
показался мне искренним, и я решила: он не из ТЕХ.
Вошел мужчина один, и это было странно. Он прикрыл за собой
дверь, улыбнулся, сказал:
— Здравствуйте. — А потом представился:
— Рябов Вадим Николаевич. Я бы хотел поговорить с вами,
если не возражаете.
— Я ни с кем не разговариваю, — усмехнулась я, а
он вроде бы растерялся, видно, не ожидал, что я вот так запросто заговорю. Это
показалось забавным, я засмеялась, тихонько, чтобы санитары за дверью не
услышали и не вкололи мне чего-нибудь посущественнее, дабы отбить у меня охоту
шутки шутить, и, кивнув на постель, сказала:
— Садитесь. — Он сел, с некоторой опаской
приглядываясь ко мне. — Надо полагать, вы посланник, — все ещё
улыбаясь, сказала я.
— Кто? — встрепенулся он.
— Посланник. Считается, что я сумасшедшая, вот я и
стараюсь говорить так, чтобы соответствовать. На самом деле я подразумеваю, что
вы, безусловно, посланы мне судьбой. Вы из милиции?
— Да, — помедлив, сказал он, а я как-то
механически отметила про себя: «Врет». Рябов Вадим Николаевич был следователем
по особо важным делам областной прокуратуры.
— Значит, мое дело особо важное? Хорошо, — кивнула
я.
— Что вы имеете в виду? — Он все ещё
приглядывался, наверное, решал: чокнулась ли я окончательно, или ещё есть
надежда. Беда в том, что я этого тоже не знала.
— Я имею в виду, если дело важное, может, в нем
кто-нибудь разберется?
— Именно это я и пытаюсь сделать, — обрадовался
он. — Вы мне поможете?
— С удовольствием. Хотя в данном случае «поможете» на
редкость неудачное слово. К тому же не знаю, чем могу помочь. Я-то надеялась,
это вы мне поможете.
— Вы Шульгина Анна Ивановна?
— В течение года; я называла себя этим именем, —
хмыкнула я.
— То есть вы не уверены, что это ваше имя?
— Я ни в чем не уверена. Особенно после того, как
узнала, что умерла в возрасте восьми лет. Для покойницы со стажем я неплохо
сохранилась. Как вы считаете?
— Я рад, что чувство юмора вас не покинуло. — Он
улыбнулся, беспокойство в его глазах исчезло, осталось только внимание. —
И все же я бы хотел поговорить подробнее…
— О моем имени?
— Да.
— Это сложно. Полгода я называла себя Анной и была
твердо уверена, что Анна Ивановна Шульгина — это я. А мужчина и женщина,
проживающие в Екатеринбурге по известному вам адресу, мои отец и мать.
— Теперь вы думаете иначе?
— У них были дети?
— Дочь.
— Та, что умерла от лейкемии?
— Да.
— Так что же я должна думать?
— Анна Ивановна, расскажите мне, пожалуйста, вашу
историю, — очень спокойно попросил он.
— А вы поверите? — Мой вопрос как будто застал его
врасплох, с каждой минутой он нравился мне все больше и больше. Я была почти
уверена: он тот самый человек, что так необходим мне.
— Я вам уже верю, — ответил он, глядя мне в глаза,
и в тот миг говорил правду, а я, в свою очередь спросила:
— Почему?
Какое-то время мы молчали, чьи-то шаги раздались из
коридора, нарушая тишину, Вадим Николаевич вздохнул и наконец сказал:
— Тут вот что… Осипенко Иван Иванович в семнадцать лет
был осужден на два года лишения свободы. Потом судимость с него сняли…
— И что? — Сердце вдруг забилось в ожидании
чего-то очень для меня важного.
— Отпечатки пальцев обнаруженного в квартире мужчины и
опознанного соседями как Осипенко Иван Иванович не соответствуют отпечаткам
пальцев тридцатилетней давности.
— А женщина?
— Вы имеете в виду вашу мать?
— Она не была моей матерью. По-моему, у меня вовсе не
было матери, то есть я лишилась её очень рано. С ней ничего не связано…
— Выходит, вы что-то помните?
