Посадку объявили очень скоро, и Суржиков воспользовался общей суматохой, быстренько прошел на борт самолета, где стюардесса бизнес-класса устроила его с удобством в последнем ряду. Суржиков порадовался собственной прыти и удаче: «Семья, скорее всего, летит в экономклассе, а потому мы не столкнемся!» Каковы же были его удивление и досада, когда он увидел, что Бояров и Пчелинцева с ребенком на руках усаживаются тут же, только в первом ряду. «Да, ситуация несколько обостряется. Тут сложно остаться незамеченным», – поморщился Суржиков. И тут он обратил внимание, что вокруг Бояровых хлопочет персонал. Им принесли специальную подставку для ребенка, посуду, салфетку, плед в упаковке. А когда все уже были на местах, вкатили небольшую колясочку. Она была необычного вида, с какими-то приспособлениями для ног. Суржиков отвел глаза и предпочел следить за взлетом.
Когда самолет набрал высоту и стюардессы стали разносить горячие салфетки, Суржиков аккуратно высунул голову, чтобы посмотреть, чем заняты Бояровы. Олег, судя по всему, дремал, мальчик спал у него на коленях, Женя негромко беседовала с соседкой через ряд.
– …Уже все позади. Нам сделали операцию. Ножка в норме. Остался реабилитационный период. Вот эта коляска специальная. В ней пока гулять будем. Врачи замечательные…
Собеседница о чем-то спросила Женю, та отвечала:
– Да, врожденный дефект. Так бывает. Очень редко, но случается. И тут все зависит от скорости реагирования. Пока ребенок мал, можно все сделать… Да, мы успели. Спасибо мужу. Он перевернул всю Москву и потом всю Германию. Денег добыл, все организовал… И вот теперь – полный порядок. Можно выдохнуть и просто жить.
– Какое счастье, – воскликнула собеседница, – и какой у вас замечательный муж!
– Это мое сокровище. Как и сын, – улыбнулась Женя и осторожно погладила Боярова по плечу.
Суржиков посмотрел на профиль Пчелинцевой – он так и не смог про себя ее назвать Бояровой. Профиль был точеный. И решительный. Таким он его помнил еще по лекциям на факультете. Суржиков подозвал стюардессу и попросил продать ему бутылку виски.
– Принесите, пожалуйста, стаканчик. И закройте глаза на нарушение правил. У меня исключительная ситуация, – сказал Вадим Леонидович.
Стюардесса в сомнении посмотрела на него, но увидела благообразного господина с тоской в глазах и тихо сказала:
– Я ничего не видела и не знаю.
– Ок, – кивнул Суржиков.
Остаток полета он тихо пил.
Бояровы покинули самолет первыми – им помогал чуть ли не весь персонал. А на поле за ними подъехал специальный микроавтобус. Суржиков наблюдал за всем из иллюминатора. Виски стало анестезией души, а потому никаких эмоций картинка не вызвала.
Бояровы между тем старались не разбудить сына. Они молча разместились в микроавтобусе, который за ними выслала страховая компания.
– Я его видела, – наконец сказала Женя, когда микроавтобус миновал третье кольцо.
– Я тоже. Его трудно не заметить с этими его лиловыми шарфами на шее, – ответил Бояров.
– Я тебя прошу, – урезонила мужа Женя.
– Извини. Но и вправду идиотская привычка.
– Это его привычка.
– Ты права. И не нам судить.
– Не нам… – тихо улыбнулась Пчелинцева.
– Мой сын спит и даже не понимает, что у него началась новая жизнь, – произнес Бояров, сделав ударение на слове «мой».
– Твой сын – молодец. Не капризничает, не буянит…
– Наш сын – молодец, – поправил Бояров.
А Вадим Леонидович Суржиков в это время сидел на заднем сиденье такси и, открыв окно, подставлял лицо свежему ветру. Хмель еще гулял в его голове, помогая мечтать о ближайшем будущем – тут были и поездки, и выступления, и научные работы, и премии с наградами.
Суржиков, да и Бояровы (равно как и все остальные) еще не знали и не верили, что очень скоро, через каких-то пару недель, жизнь переменится. Да так, что станут смешными и нелепыми все эти человеческие устремления в будущее. Наступят времена болезней, страха, одиночества. Привычная жизнь уйдет, на смену ей придет растерянность.
Суржиков ничего этого еще не знал, но чувствовал какое-то тревожное томление и сожаление, которые никакие бравурные планы не могли заслонить.
«О, это, верно, и есть то самое португальское «саудаде», – догадался образованный Суржиков, – светлая печаль и сожаление о счастье, лицо которого ты видел, но не сохранил. Или даже видел, но не узнал».
