Десятая авеню была такой, какой ее запомнила Лайла. Когда в январе с реки задувал ветер, это место было самым холодным в городе. Если вы стояли лицом на запад, то от холода у вас начинали слезиться глаза. Здесь было так холодно, что вы дрожали мелкой дрожью, глядя на небо и ожидая, когда на нем появятся первые звезды.
Если бы она могла найти дорогу в лабиринте узких мощеных улочек, если бы Хэнни была жива, Лайла непременно пошла бы к ней за советом. Как ей хотелось, чтобы хоть кто-нибудь сказал, как ей быть, где лежит путь к надежде, а где — к отчаянию? Лайла долго простояла на углу. Затем, взмахнув посиневшей от холода рукой, остановила такси. В ту ночь она еще не приняла решения. Она позвонила в справочную и узнала расписание рейсов на Лос-Анджелес. Она вынула из кармана записку с адресом доктора Маршалла и в тысячный раз взглянула на нее. Она не стала есть и побоялась лечь спать. Но как только усталость взяла свое и Лайла все же прилегла и закрыла глаза, она почувствовала, что ее куда-то уносит. Она заснула, и ей приснилась Хэнни. Они превратились в воронов и полетели высоко над землей. Лайла пыталась не показывать своего страха, но он оказался сильнее, и Лайле было стыдно, что Хэнни видит, какая она трусиха. Они летели над черными холмами. А внизу были женщины, готовившиеся родить. Над ними на шестах были натянуты белые простыни, наподобие палатки с хлопающими на ветру краями. Женщины оставляли на земле следы, подобные птичьим. Лайла видела внизу около десятка женщин, которые, хотя и не торопились, двигались намного быстрее двух пролетающих над ними воронов.
«Я не могу это сделать», — сказала Лайла, но Хэнни ее не услышала — все звуки заглушал свист ветра. Солнце над их головой раскалялось все сильнее, и вот уже от ветра пахнуло огнем.
Подлетев к белой палатке, женщины-вороны сделали над ней круг. Лайла старалась держаться поближе к Хэнни, одновременно борясь с ветром, грозившим сломать ей крылья.
«Слишком поздно», — подумала Лайла, но Хэнни, сделав крутой вираж, уже опустилась на землю.
Женщины запели. Эти звуки слышались все ближе, пронзая Лайлу насквозь. Она падала с высоты двадцатого этажа. Палатка казалась прекраснее облаков, белее звезд. Лайла упала на нее, и она смягчила удар. Жара все усиливалась. Лайла чувствовала запах жженых перьев и черной земли. А наверху воздух был чист и свеж, и дышать было легко. И вдруг Лайле стало так хорошо, что она начала плакать. И вот так, заливаясь слезами, она вернулась в свою оболочку, раз и навсегда решив, что больше никогда не станет бороться со сказочным ощущением земного притяжения.
Ей необходимо было увидеть доктора Маршалла. Чтобы тот ничего не заподозрил, Лайла записалась к нему на прием, сообщив секретарше, что лечилась у доктора год назад, что приехала в Нью-Йорк специально к нему, так как обнаружила у себя уплотнение в груди. Лайле пришлось ждать четыре дня, пока доктор Маршалл сможет ее принять. Лайла, по идее, должна была нервничать и придумывать всякие страсти: что все данные о младенцах сгорели во время пожара, что с ней никто даже разговаривать не станет, что из кабинета врача ее вышвырнет охранник. На самом же деле она чувствовала себя довольно спокойно, и день ото дня росла ее уверенность в том, что до встречи с дочерью остались считанные часы.
Каждый раз, закрывая глаза, Лайла видела голубые реки Коннектикута, которые, должно быть, видела и ее дочь, когда ее впервые привезли на Лонг-Айленд. По вечерам слышались крики чаек, а летом под окном спальни распускались мимозы. В дальнем конце коридора, в комнате, где стояла двуспальная кровать и тяжелая сосновая мебель, спали те, кто называл себя ее родителями, не подозревая о том, что в маленькой белой спаленке дочь Лайлы думает о своей настоящей матери.
Утром, когда по дому поплыл запах бекона и дочь Лайлы позвали завтракать, она еще спала и видела сон: где-то живет женщина с голубыми глазами, которая каждый вечер перед сном расчесывает ей волосы, чтобы не осталось ни единой спутанной прядки. За завтраком она была вежлива с родителями, но те были уверены, что она находится где-то далеко. В дни, когда за окном бушевала метель или дочь Лайлы болела гриппом, она чувствовала себя словно в ловушке: люди из спальни в дальнем конце коридора превращались в ее тюремщиков. Но что ей оставалось делать? Она только смотрела на звезды и мысленно уносилась к ней, своей настоящей матери.
Когда ее торжественно усадили на стул в гостиной и сообщили, что она приемная дочь, она лишь кивнула и улыбнулась. Ей не хотелось никого расстраивать и говорить, что она это уже давно поняла. И просто продолжала делать то, что делала все это время: ждать появления своей матери. В день окончания школы, в день свадьбы, в свое первое утро после рождения ребенка она ждала. Через некоторое время у нее родился второй ребенок, и ее дочь и сын были так талантливы, что умели плавать как рыбы и читать алфавит наизусть задом наперед еще до того, как им исполнилось два года, а когда вы брали их на руки, то чувствовали, что их кожа пахнет апельсином. По ночам она зажигала в окне свечу, а муж включал фонарь над гаражом, чтобы осветить дорожку к дому. Каждый год в День матери она сидела на крыльце, даже если шел проливной дождь, и ждала свою мать до глубокой ночи, все еще надеясь, что в один прекрасный день она придет.
Когда же они, наконец, встретились и стали жить вместе, Лайла делала то, что не могла делать много лет. Она купила ей кашемировый свитер от «Лорда-и-Тейлора», шелковый шарф от «Блуминг-дейла», маленькие сережки с опалом в ювелирном магазине на Мэдисон-авеню. Она выписывала чек за чеком, нимало не заботясь о суммах, а по ночам, сидя на полу в номере своего отеля, тщательно заворачивала каждый подарок в тончайшую бумагу, которую привозили из-за границы. Но в тот день, когда нужно было идти к доктору Маршаллу, Лайла испугалась по-настоящему. Она как раз принимала горячий душ, когда ясно услышала гудок паровоза. Лайла ухватилась за водопроводную трубу, а поезд прошел так близко, что даже трубы начали звенеть и подрагивать. Это был один из тех поездов, которые еще ходили по Лонг-Айленду по своим старым маршрутам, но ездили на них не многие. Лайла представила себе снег, такой слепящий, что хочется надеть темные очки. Вот она, добравшись до Восточного Китая, останавливается возле домика родителей мужа. Там так тепло, что не надо свитера. Она представляла, как стоит возле домика под соснами, хочет что-то сказать, но вместо слов изо рта выпадает камень.
Лайла быстро выключила воду и вышла из ванной, все еще чувствуя во рту холодный привкус камня. Лайла быстро оделась и спустилась вниз. Остановив такси и забравшись на заднее сиденье, она не смогла сразу назвать водителю адрес, так как обнаружила, что не может говорить. В приемной врача Лайла заполнила медицинскую карту, выдумав несуществующие болезни, и стала ждать, медсестра провела ее в кабинет, и вот тогда-то Лайла и начала нервничать по-настоящему.
Доктор Маршалл принялся изучать ее медицинскую карту. Лайла молча сидела напротив. На улице подметали мусор, по тротуару с грохотом покатились консервные банки.
— Вы считаете, что у вас уплотнение в груди, — озабоченным тоном спросил доктор.
Лайла сидела, сложив руки на коленях. Кровь и них пульсировала так, что вскоре даже пальцы сделались горячими.
