На трибуну поднялся сам Волобуев:
– Дмитрий Андреевич, я за вами сегодня вот сколько наблюдаю, у вас бы хоть какая-то тень раскаяния по лицу пробежала. Вы уже в курсе о том безобразном происшествии, что произошло в хирургии вечером первого мая? – грозно спросил меня подполковник. Я отметил, что он избежал любимого им оборота «у вас в отделении».
– Да, мне доложили. Только я не пойму, в чем мне нужно раскаиваться? В том, что голодные парни решили заморить червячка? Или в том, что их за этим занятиям застукал целый полковник, которому больше нечем заняться, как фотографировать солдатское блюдо с макаронами? Раскаивается тот, кто виноват. А я лично своей вины тут нигде не усматриваю.
– А-а-а, вот как? Вы своей вины не усматриваете? А ничего, что в 21:00 ваши больные жрут макароны.
– Да на здоровье! Быстрее поправятся! Кальян они при этом не курили? Голых девок среди них не было? Кокаин не нюхали?
– Так, все! – Волобуев посмотрел на позеленевшего от страха Горошину, сидевшего рядом с трибуной, с которой начальник держал свою речь. – Мне это надоело! Вот при всех говорю, доктор Правдин, вы уже достали своими причудами. Напишите сами заявление об уходе. Сами и сейчас же!
– Ага, разбежался! Можно я уже пойду, у меня больной на операционном столе?
– А вы больше не будете здесь оперировать. Я вам запрещаю. Пускай вон Яков Сергеевич идет и оперирует. А вас я отстраняю от заведования, сдайте дела Мохову и идите трудиться простым врачом. Только помните: один выговор у вас за макароны уже есть. Еще два я вам обеспечу. А три выговора, и я вас уволю по статье. И куда вы потом со статьей устроитесь? Кто вас возьмет?
Это был удар ниже пояса. Я не ожидал от Волобуева такого отпетого коварства. Да, по существующему законодательству работник, получивший в течение одного полугодия три выговора подряд, может быть уволен по особой статье. И после с этой статьей в трудовой книжке путь в приличные места тебе заказан. Придется написать по собственному желанию. Благо там еще две недели дается, можно будет подыскать себе место.
– Хорошо, я согласен! – Я встал со стула и, глядя точно в холодные глаза Волобуева, произнес: – Я напишу заявление об увольнении по собственному желанию.
Что тут началось. Многие повскакали со своих мест и принялись упрашивать начальника о моем прощении. Травматолог Князев встал и громко, на манер Анатолия Папанова из «Берегись автомобиля» произнес:
– Свободу Дмитрию Правдину!
– Доктор, вы не торопитесь, мы сейчас все уладим! Погодите, не пишите! Мы поговорим с Маратом Ивановичем, – неслось со всех сторон.
Но я прекрасно понимал, что это финита ля комедия! Мое увольнение отлично читалось на лице торжествующего победителя. Волобуев своего решения не изменит.
Сразу после окончания конференции в кабинет к начальнику ринулись многочисленные делегации. И врачи и сестры горой стояли за меня. Я поколебался, написал заявление и отнес его секретарше подполковника. Признаться, я и сам давно помышлял покинуть госпиталь. Но здесь был такой душевный коллектив, что я все откладывал на потом. Нужен был своеобразного рода пинок. И я его сегодня получил.
Операцию пришлось перенести. Мне запретили, а остальные доктора оказались как-то морально не готовыми к такому резкому повороту событий. Они надеялись, что им удастся уломать Волобуева не подписывать мое заявление. Князев даже позвонил главному хирургу Западного военного округа подполковнику Квелому и просил его вмешаться в разгоревшийся конфликт. Но Эдуард Ефремович тактично уклонился от разговора с Волобуевым, объяснив, что он не вправе давить на начальника госпиталя во время внутренних разборок. Здесь он, мягко говоря, лукавил.
Ровно в двенадцать часов, пока еще в моем кабинете, зазвонил телефон и лилейным голосом новой заведующей отделом кадров натуральной блондинки Ирины Олеговны сообщил:
– Дмитрий Андреевич, подойдите, пожалуйста, ко мне. Вам надо расписаться в приказе и забрать трудовую книжку.
– Подождите, как забрать трудовую?! Уже?! Так скоро?
– Да, все! Вы уволены сегодняшним числом!
– Подождите, а как же две недели? Как быть с обходным листом?
– Две недели отрабатывают на усмотрение администрации, обходной лист тоже. Марат Иванович приказал уволить вас без отработки. Так что заберите трудовую книжку, она сейчас у меня.
– А вы ничего не напутали, Ирина Олеговна?
– Нет что вы, Дмитрий Андреевич, как можно, – щебетал ее ангельский голосок, – я еще специально переспросила Волобуева.
Я сходил в штаб, расписался, где надо, и забрал трудовую книжку. Зашел к Волобуеву в кабинет попрощаться, но тот отбыл вместе с Горошиной на какое-то срочно-секретное совещание и, со слов секретарши, сегодня назад возвращаться не планировал.
Выйдя на улицу, я не уловил никакого изменения: гром не грянул, буря не налетела. Все так же светило яркое солнце, все так же шелестела листва, и совсем рядом над Невой и Фонтанкой кричали голодные чайки, и беззаботно шумела городская автомагистраль. Жизнь продолжала свое бурное движение, и до новоявленного безработного никому не было никакого дела.
– Да-а, военного врача из меня не вышло, пора переквалифицироваться в гражданского хирурга, – тоном Остапа Бендера громко вслух произнес я и твердой походкой отправился в хирургическое отделение собирать свои немногочисленные вещи.
Послесловие
Прошло два месяца с моего сумбурного увольнения. Я снова в строю – устроился в отделение экстренной хирургии обычной гражданской больницы, как и хотел. Тружусь обычным, рядовым врачом. Кабинета своего нет, отдыхаю в ординаторской на продавленном дерматиновом диване, на пробу не хожу, еду приношу с собой в пластиковом контейнере. Но не это главное.
Главное то, что я вновь ощутил себя полноценным оперирующим хирургом, которому не мешают оперировать и отвлекаться на разного рода ерунду. Я прекрасно отношусь к военным хирургам, особенно к тем, кто на передовой спасает раненых на острие атаки. К операционным и палатным сестрам, на своих хрупких плечах выносящих большую часть тяжелой кровавой работы хирургии. Была бы шляпа, снял бы.
Но речь в моей книге шла не о них. Что говорить о боевых хирургах и добросовестных сестрах? О них и так многое сказано, могу от себя добавить, что они Молодцы. Да, именно, с большой буквы. А как быть, кто не в действующей армии, кто вынужден заниматься перебиранием бумажек и протиранием штанов на бесчисленных ППР?
Я прекрасно понимаю, что, когда армия не воюет, она начинает разлагаться. И вот чтоб ее чем-то занять, лучше способа, чем игра в войнушку на бумаге, и не придумаешь. Но, господа хорошие, а как быть с теми врачами, кто пороху не нюхал? Кому не повезло оказаться там, где стреляют? Как им учиться мастерству надлежащим образом? Та подготовка, по крайней мере, что встречал лично, это издевательство. Ну скажите, пожалуйста, что это за хирург, который за год интернатуры не сделал, ни одной самостоятельной операции? Как он будет служить дальше? А ведь ему же в войска ехать, на корабли идти. Туда, где кроме него, возможно, других хирургов и нет.
