– Они и есть дети. Только школу закончили. Себя вспомни.
– Ну я точно шаурму у восточных людей, да еще в сомнительных забегаловках, никогда в жизни не покупал. На их руки с грязными ногтями только глянешь, уже сразу весь аппетит пропадает. А на стол посмотришь, где тараканы, как у себя дома, свободно гуляют, так и заходить расхочется. Там же только от одного вида в животе урчать начинает.
– Молодец! А все же я бы попросил вас так больше не выражаться. Вы же врач, – и про себя добавил, – хоть и военный.
– Извините, товарищ… ээээ, из-за халата не вижу вашего звания?
– Полковник, – сдвинул я брови к переносице и принял суровый вид.
– Извините, товарищ полковник, – заплетающимся голосом произнес побледневший старший лейтенант медицинской службы, и я отметил, как на его висках мелким бисером выступили капельки пота.
– Расслабьтесь. Все хорошо. Давайте их документы, и пускай больные ваши по одному проходят в смотровую комнату, а вы пока подождите в коридоре.
– Есть! – выдохнул ретивый служака и передал мне тоненькую пачку карточек больных абитуриентов.
Осмотр и тщательный опрос показали, что старший лейтенант не зря ел свой хлеб. Все мальчики действительно страдали жесточайшим поносом. Во время осмотра они периодически отлучались в комнату, что в конце коридора. И все, как один, дружно грешили на злосчастную шаурму. Ну вот, захотелось им неожиданно для себя попробовать этой вкусной с виду экзотики. Все прибыли из небольших провинциальных городков, где такое блюдо в диковинку. Что с них взять?
Закончив осмотр, я принялся за заполнение историй болезни. Притихшего старшего лейтенанта отпустил домой. Хоть и нагловат, но верно поставил диагноз и правильно заполнил всю прилагающуюся документацию.
По мере окончания работы над историей болезни больной сразу отправлялся мной в инфекционное отделение. Чего их мариновать в приемном покое? Налицо имелось обезвоживание, и требовалось незамедлительно начать внутривенные инфузии. Остался один, последний. Неприметный, тихий юноша, все время пропускающий своих товарищей по несчастью впереди себя. Я еще тогда подумал: какой вежливый и предупредительный молодой человек. Он имел абсолютно неброскую внешность: нескладная фигура, торчащие лопухами круглые уши, чуть конопатое лицо, рыжеватые волосы, не избалованные вниманием расчески, густеющий пушок на не познавших остроту бритвы щеках. Пройдешь мимо такого и не заметишь, и не запомнишь.
Вот только глаза. Его небесно-голубые глаза источали холод и невозмутимое спокойствие. Это были глаза взрослого, расчетливого и прагматичного человека, знающего себе цену.
– Товарищ доктор, абитуриент Академии Тыла и Транспорта имени генерала Хрулева Вострецов, разрешите обратиться? – абсолютно спокойным, недрогнувшим голосом поинтересовался он у меня.
– О, как официально. Зам по тылу, значит, хочешь стать?
– Так точно!
– Без Тыла нет Победы! Так, кажется, у вас говорят?
– Говорят, – зарделся абитуриент и гордо выпятил широкую грудную клетку.
– Так чего ты там хотел спросить?
– Ой, – вдруг подпрыгнул будущий гений тылового обеспечения российских войск, – разрешите отлучиться?
– Валяй, – махнул я рукой, проводив взглядом его стремительно удаляющуюся по направлению к гальюну сутулую фигуру.
Пока я корпел над историей болезни, абитуриент вернулся из похода и скромно сел подле меня. Поелозив по дерматину еще не натертым казенными трусами задом, он громко крякнул и, убедившись, что я оторвался от бумаги, спросил:
– Товарищ полковник, а скажите, у вас платные палаты в госпитале есть?
– Че-его?!
– Платные палаты, спрашиваю, в госпитале есть?
– Не знаю, а тебе зачем?
– Я бы заплатил за свое пребывание в них.
– А у тебя и деньги есть?
– А как же, – он привычным движением выудил пластиковую карточку Сбербанка и с гордостью продемонстрировал ее мне.
«Да, такой парнишка точно нигде не пропадет, – мелькнуло у меня в голове. – Настоящий тыловик: кто о чем, а он о своей выгоде печется. Не успел еще поступить, не успел отучиться, а замашки уже истинного зампотыла».
– Так что, товарищ полковник, узнаете насчет платной палаты? – прервал он мои размышления.
– А? Ну да! Конечно, узнаю, – кивнул я. – Сейчас вот допишу и сразу узнаю. Ты пока поднимайся в инфекционное отделение, я чуть позже подойду. Зайди сейчас к нашей медсестре, она у входа за столом сидит, пускай тебя проводит.
– Да я сам дорогу найду. Я уже с ребятами переговорил, они мне объяснили, где инфекционное отделение.
– Тогда иди, я скоренько! – и уже про себя. – Надо же, какой шустрый: уже все успел выяснить. Надо таких тыловиков сразу на место ставить.
Я позвонил в инфекционное отделение, и потребовал, даже не потребовал, а строго-настрого приказал абитуриента Вострецова определить в самую густонаселенную палату.
– Но там у нас и так уже девять человек лежит? Что же, его десятым туда впихивать? – полувозмущенным голосом поинтересовалась дежурная медсестра инфекционного отделения.
– Как раз то, что надо! – бодро заверил я ее. – Быстрее поправится!
Разумеется, юный тыловик очень скоро попросился на выписку. Как только стал нормально ходить в туалет, его и турнули. Не знаю, понял ли он, что в этой жизни не все измеряется деньгами и не все можно купить? Полагаю, что вряд ли. Но урок получил неплохой. Не понимаю, откуда у парня из российской глубинки такая тяга к приспособленчеству? Кто его на этот путь наставил? Явно не с того свою жизнь начинает.
В среднем наиболее хитрым сачкам удавалось продержаться несколько месяцев. Большинству командиров частей, нормальных, настоящих командиров, претит, что их бойцы прохлаждаются в госпитале. Во все времена таких военнослужащих недолюбливали и презирали. Исключая, разумеется, боевые повреждения. Что получено на войне – это всегда святое и здесь не рассматривается. Я говорю о тех крепких парнях, что мечтают отсидеться за толстыми стенами госпиталя. Пересидеть в нем срок своей службы. Хоть какую-то ее часть.
Я закрывал глаза на нужных людей. Без которых нам пришлось бы совсем туго. Например, компьютерщики. Я в компьютерах ни в зуб ногой. Знаю только, как его включать, выключать да тыкать пальцем, набирая примитивный текст. А чтоб там изобразить какую диаграмму или красиво оформить титульный лист, то увольте. Не потяну.
Сказывается суровое детство. В нем не было ни гаджетов, ни интернета, а для того, чтоб позвонить по телефону, нужно было вначале бросить в щелку телефон-автомата монеты: или две по копейке, или одну «двушку». И затем каждую минуту добавлять еще по две копейки. И большинство игрушек моих вырезано из дерева. А самая любимая – лошадка, на которой я качался, не подозревая, что через пару десятков лет она станет музейным экспонатом.
