Я еще раз взглянул на конверт. Нет, Колупаев-старший явно ошибся: в нем, даже при беглом осмотре, моя зарплата, не за полгода, а за все два года тяжелой службы. Слишком уж высоко оценил он наши скудные зарплаты. Я еще раз отказал.
– Ха, – хмыкнул визитер, – честный какой выискался!
– А это плохое качество?
– Если б я был таким честным, знаешь, где б я сейчас был? – Колупаев медленно провел себя ладонью по горлу.
– Так речь сейчас идет обо мне, или я ошибаюсь?
– Ладно, командир, сиди тут со своей честностью. Ты думаешь, я не найду тех, кто решит мой вопрос?
– Я думаю, вам пора идти.
– Ну бувай, честный доктор, ха! – он убрал в карман конверт, пожал мне руку и быстро вышел из кабинета. Рукопожатие у него было сильным и запоминающимся.
В нашем госпитале он своего сыночка так и не пристроил. Даже за такой конверт не нашлось желающих заполучить себе головную боль. Но госпиталей много. В одном из них его все же госпитализировали. Чем завершилась служба Максима Колупаева, я не уточнял. Полагаю, что как планировал папа – блестяще…
Обычные хитрецы так себя не ведут. Они стараются остаться в тени и мозолить глаза лишь заведующему отделением и особенно старшей сестре. То есть тем людям, от которых реально зависит их возможность остаться после выздоровления работать при госпитале. А бывали и такие, кто пытался попасть в госпиталь нахрапом. Как говорится, по наглому.
Зима. На улице минус пятнадцать, что для Питера уже сильно холодно, плюс сдувающий с ног ветрище. Сухим снегом заметены все улицы и переулки. На небе серая мгла, наползающая на город, словно гигантский кусок свинца. В такую погоду хороший хозяин и собаки на улицу не выпустит. Но бойцам комендантской роты погода не указ. Им приказ их командира важней всяких катаклизмов.
Привезли молодого солдата, выходца из одной кавказской республики – маленькой, но очень гордой. Призвался четыре месяца назад и, как принял присягу, сразу после курса молодого бойца, попал в роту. А оттуда почти сразу препровожден на гарнизонную гауптвахту. Причина – отказ драить полы. В принципе, от этих парней ничего другого ждать и не приходится. Когда я служил в Советской армии, в нашем подразделении кавказцев было немного. Но проблемы создавали большие. Их живо сделали младшими командирами, присвоив им сержантские звания, и вопрос отпал. Теперь уже с них спрашивали за дисциплину и порядок в расположении. И они свою марку держали с честью.
Тут даже при сильном желании сержанта не присвоишь. Все же сержант обязан много знать и уметь по своей воинской специальности, да еще и учить других. А здесь призвали и сразу на губу. Что он видел, кроме шершавых бетонных стен и решеток на маленьких покрытых пылью окнах? Звали его Адам.
Вот Адам отсидит свои пять – семь суток, сколько ему командиры в части определят, вернется назад и опять в отказ. Ему новый срок. Так и прописался на гауптвахте. После, наверное, с гордостью будет дома рассказывать, что в Питере служил. В общем, он примелькался на губе, стал своим. Его и там начали заставлять драить палубу. А чего зря сидеть? Сегодня утром здоровенный сержант, про кого говорят, что у него не забалуешь, всучил ему швабру, тряпку и показал, где можно набрать горячей воды. И определил фронт работ: для начала убрать караульное помещение. Мне этот самый сержант все в красках потом и поведал. Он его к нам и привез, потому как у Адама начались резчайшие боли в животе.
Ведро покатилось в одну сторону, швабра в другую, Адам, правда, остался на месте, но согнулся в три погибели и заорал благим матом от навалившейся на него напасти. Комендатурщики доставили его к нам.
– Где болит? – спрашиваю у Адама.
– Везде! – и водит по передней брюшной стенке озябшей рукой.
– Где? – уточняю, хотя и так видно, что косит, причем очень неумело. Живот дышит, нигде не щадит, мягкий, кричит, просто когда прикасаюсь к коже. Потрогал грудную клетку, тоже вскрикнул. Наверное, так, на всякий случай.
Сдал анализы, прошел УЗИ, рентген: все спокойно, не к чему придраться. Пора выпроваживать. Тут сопровождавшие его сержанты-громилы чего-то вышли из смотровой комнаты, и мы остались одни, он вцепился в рукав моего халата:
– Доктор, оставь меня в госпитале, я вам помогать буду. Не хочу снова на губу. Холодно там. Полы мыть заставляют.
– Хорошо, а что ты умеешь?
– Я тракторист, бульдозерист.
– И где ты видишь у нас в хирургии трактор или бульдозер? Нам тоже нужны те, кто моет полы и драит инструменты в операционной.
– Как?!
– А что, ты полагал, что я тебя хирургом возьму?
– Зачем сразу хирургом, можно же кем-нибудь другим. Помогите, пожалуйста! А то пропаду.
– Ладно. В компьютере разбираешься? Печатать грамотно можешь?
– Нет, – машет опущенной книзу головой.
– А ты вообще для чего в армию шел? У вас же в республике набор ограничен, мог бы и не служить.
– Э-э, как не служить?! Косо все смотрят, если ты в армии не был.
– А что, тебе не говорили, что там полы придется драить?
– Нет, – цокает языком, – никто не сказал. Я думал, стрелять буду, гранаты кидать, с парашюта прыгну, а тут – полы! Тьфу! Знал бы, точно не пошел, – тут он впервые улыбнулся, прогнав накопившуюся на лице грусть, и я понял, что он еще совсем зеленый пацан.
Пришли сержанты и, грубо подняв с кушетки арестованного бойца, увели его в морозную снежную ночь. Уходя из комнаты, он повернулся ко мне, помахал рукой и еще раз широко улыбнулся…
Уверенно ступая по широкому чистому коридору приемного покоя, молодой нагловатый лейтенант медицинской службы с неуставными треугольными бакенбардами на мужественном лице ведет за собой сбившихся в кучу озирающихся по сторонам абитуриентов. Лето – пора поступлений в высшие учебные заведения. Военные учебные заведения не исключения. Из Военной академии Тыла и Транспорта привезли сразу шесть человек. Кишечная инфекция – дело такое: поел грязными руками сомнительную, но вкусно пахнущую еду – будь готов ко встрече с прекрасным в виде частого уединения в известном месте. Все шестеро отведали шаурмы в ярком, тесном помещении, пропитанном прогорклыми запахами, восточным колоритом, громкой диковинной музыкой и отдающей расстройством пищеварения обстановкой.
Лейтенант четко, по-военному представился, козырнув холеной рукой к новенькой фуражке с щеголеватой тульей, и с усмешкой добавил:
– Не успели в Питер приехать, как уже обожрались какой-то ерунды. Дрищут по пятнадцать раз на дню.
– Старлей, ну что за «дрищут»? – словно от зубной боли, морщусь я. А я сегодня дежурный врач по госпиталю, и перспектива принимать сразу, одномоментно шестерых больных, да еще в полночь, ой как не радовала.
– Извините, – чуть подрастерялся военврач, – но, правда, зло берет: не успели от мамкиных пирожков оторваться, как уже тащат в рот всякую заразу. Ей бо, словно дети.
