Плетневу казалось, что сила есть – ума не надо. Вероятно, в деревне, откуда он родом, это качество и ценилось превыше всего. А в условиях военно-морского госпиталя, где больше половины бойцов выросло в городе и имело высшее образование, методы тракториста-машиниста широкого профиля Федора Плетнева, увы, не работали. Очень быстро он восстановил против себя весь личный состав хирургии, по крайней мере военнослужащих срочной службы точно. В отделении тлел бунт. И он не заставил себя долго ждать.
Среди срочников болел у травматолога некий рядовой Колупаев. Невысокого роста, но широкий в плечах брюнет выделялся из общей массы своей улыбкой. Колупаев всегда улыбался. Когда бы ты его ни встретил: в коридоре, на улице, в столовой, он всегда ехидно так улыбался. Кривил угол рта так, что сразу становилось понятным, что он так язвит. Может, он нюхал клей или еще чего, но вот этот его видок с приросшей улыбочкой на гладковыбритом лице как-то настораживал. Не нравился он мне однозначно. Хотя претензий вроде бы к нему не предъявляли. Всегда аккуратен, подтянут, побрит, подшит, не чурается никакой работы. Морщится только, когда его очередь наступает драить гальюн. Так я еще не встречал того бойца, кто бы горел ярым желанием драить общественный толчок. Но выбирать не приходится, тем более что пользуются им исключительно одни больные из числа военнослужащих срочной службы. У медиков, офицерского состава и контрабасов свой туалет.
Пока старшиной пребывал Рябов, больного Колупаева было и не слышно и не видно. У него ортопедическое заболевание – болезнь Осгуд-Шлятера. Говоря простым языком, усилился костный выступ в проекции верхней трети большеберцовой кости в области так называемой бугристости. Довольно распространенная патология среди юношества. Проявляется увеличением этой самой бугристости в размерах и возникновением болей, иногда существенных. Обычно к окончанию полового созревания боли проходят самостоятельно. Если нет и такой больной все же призывается на действительную военную службу, то дело доходит и до оперативного вмешательства. Лечатся они у травматологов, которые стесывают бугристость специальной стамеской.
У Колупаева такая штука оказалась с обеих сторон. Поэтому лечили его в два этапа: вначале на одной ноге стесали избыток костной ткани, а после на другой. Эффект развился очень хороший: боли прошли, опороспособность нижних конечностей восстановилась. Теперь Колупаев не переваливался, словно утка, а вполне себе прилично и ровно вышагивал по коридору. И даже иногда переходил на бег, когда очень торопился.
В воинских частях нет условий для реабилитации послеоперационных больных. До сих пор отрыгается управление министерством обороны непотопляемого Анатолия Табуреткина. В его бытность убрали поликлиническое звено. Поэтому в госпиталях обычно больных сразу после операции не выписывают, а дают возможность восстановиться или отправляют в отпуск по болезни.
Колупаев поначалу шел на поправку семимильными шагами. Не ясно, то ли он желал полнить ряды госпитальных рабочих, то ли просто решил оттянуть еще на пару недель встречу с любимой частью. А служил он водителем в одной из авторот, дислоцированных в пригороде Питера. Только вот стал он что-то прихрамывать на левую ногу: ее последней оперировали.
Его лечащий доктор-травматолог Князев не придал сему прискорбному факту особого значения. Хромает – пускай полечится. Жалко, что ли? И предыдущий старшина Рябов особо не цеплялся к новоявленному сачку. А то, что Колупаев сачок, видно было невооруженным глазом с расстояния пятидесяти метров.
Все изменилось, когда в должность вступил деревенский детина Плетнев. Сержант тут же взял хитрого солдатика в оборот и пытался вывести его на чистую воду. А тот с присущей ему ехидной улыбочкой продолжал демонстративно хромать и начал увиливать от хозяйственных работ, где требовалась физическая сила. Например, отказывался принимать участие в разгрузке стираного белья из прачечной. Тяжело, мол, громоздкие тюки с простынками тягать.
Конфликт тлел, а как-то под вечер возьми да разгорись, заполыхай. На дворе лето. Дождя давно не было. Земля высохла, и воздухе стоял липкий городской смог. Все окна в ординаторской напротив и у меня в кабинет открыты нараспашку. Только создав жалкое подобие сквозняка, и спасались от безжалостного зноя. Зато акустика была – изумительная. У меня в кабинете слышно было, как в самой дальней палате драили полы, ляпая мокрой тряпкой об влажный пол.
Традиционно перед самым окончанием рабочего дня раздался ужасающий грохот и явный шум сдвигаемых кроватей из спального помещения больных солдат. Я бросился туда. Картина не радостная: трое бойцов срочной службы буквально окучивают, как картошку, забившегося в дальний угол своего старшину Плетнева, только вместо тяпок у них кулаки. Больше всех старается рядовой Колупаев: все норовит заехать активно уворачивающемуся сержанту в левый глаз. Здоровяк не дается, обороняется. Вот он с силой оттолкнулся плечами от стены и, отпружинив, обратил противников в бегство.
Один из нападавших нечаянно споткнулся о сдвинутую со своего места кровать и растянулся на ней, инстинктивно закрыв бритую наголо голову трясущимися рукам. Двое других успели добежать до входной двери, где уперлись прямо в меня.
– А ну, стоять! – взревел я, преграждая им все пути отступления. – Вы офонарели совсем?! Что за побоище?
– Ничего, Дмитрий Андреевич, страшного, мы дурачились, – тяжело дыша, еле выговорил Колупаев, утирая рукавом госпитального халата с носа кровавую соплю.
– Что? Дурачились? – я обвел недовольным взглядом разгромленную палату.
Одна кровать, словно раненая лошадь, повалена набок. Матрац с постелью грубо смяты и основательно забиты под стоящий у противоположной стены стол, похоже, что с этого места и разгорелся конфликт. Другая кровать задвинута далеко в сторону, и на ней кряхтел, пытаясь встать, один из участников схватки, рядовой Шкаров, прикрывая носовым платком разбитую верхнюю губу. Хотя уже губень, так как нарастающий отек здорово увеличил ее в объеме, а излившаяся в мышцы кровь окрасила в неприятный черный цвет.
– Дмитрий Андреевич, честное слово, мы не дрались! – протяжно затянул Зарубин, третий участник криминального трио. – Плетень, скажи начальнику.
– Да, мы просто баловались, – кивнул сержант Плетнев, растирая красные от ударов кулаки. – Правда. Сейчас все уберем. Не переживайте.
Прибежали доктора Князев и Мохов. Однако перекрестный допрос по горячим следам ничего не дал. Бойцы твердо стояли на своем: баловались, перегнули палку. Все уберем и помоем. Друг к другу претензий нет. Я плюнул, взглянул на часы – уже час, как закончился мой рабочий день. А завтра снова идти на работу.
– Ладно, – говорю, – я домой! Напишите все объяснительные и утром мне на стол.
– Надо, наверное, Волобуеву сообщить? – подошел ко мне Яков Сергеевич.
– И чего я ему скажу? Что четыре охламона, дурачась, своротили кровати и попортили себе слегка физиономии.
– Ничего себе слегка, – поморщился старый хирург, – у этого Шкарова верхняя губа, как презревший баклажан, и у Колупаев губа вдребезги. Да, и как бы продолжения не последовало?
