Как говаривал сатирик Михаил Задорнов, у нас больные делятся на три категории: по очереди, по записи и «мне только спросить». Так вот эти самые «мне только спросить» отнимают гораздо больше времени у врача, чем из двух предыдущих групп, вместе взятые.
– Доктор, меня к вам на консультацию из терапии направили, разрешите? – зашел в ординаторскую тщедушного вида боец в мятой форменной пижаме.
– Чего тебе? – недовольным тоном интересуется Яков Сергеевич, кропящий над внеочередной выпиской. Через час приедет машина, и сопровождающий ее санинструктор готов по пути забрать солдатика из дальнего гарнизона. Так как их машина будет только через неделю. – У меня все консультации после трех!
– Да мне только спросить, – мнется воин.
– Ну, давай уже спрашивай! Видишь же, тороплюсь!
– Доктор, у меня вот это, – он протягивает вперед руку, где на тыле предплечья пригрелся смачный такой, давно созревший для операции фурункул.
– И давно он у тебя? – вздыхает старый хирург, недовольно отодвигая в стороны выписку и разглядывая ненавистный гнойник.
Хотя чего там разглядывать – надо вскрывать. Нужно идти сейчас в перевязочную, собрать инструменты, набрать новокаин, прооперировать, наложить повязку. А после еще и все тщательно записать в историю болезни, что больной нервно теребит в своих слабых ручонках, дать рекомендации. Это минут сорок, как минимум. А машина ждать не станет. Она попутная.
– Неделю, – тянет обладатель фурункула.
– А что ж ты неделю сидел?
– Думал, что пройдет. Ребята посоветовали хлебный мякиш прикладывать.
– Помог мякиш? – строго поверх очков смотрит на него хирург.
– Не-а, не помог.
– Ты же в госпитале лежишь! Не на необитаемом же острове. Неужели сразу нельзя прийти к хирургу?
Солдатик молча сопит, уставившись в только что вымытый пол, изучает высыхающий линолеум. Конечно, можно махнуть на него рукой да и отправить его назад в терапию. Сказать, что он сейчас, дескать, очень занят, пускай приходит позже, а лучше в другой день. Что и на самом деле соответствовало действительности. Другой, наверное, может, так бы и поступил. Только не доктор Мохов. Он человек старой закалки, и ему бы и в голову не пришло отказать в хирургической помощи. У такого ослабленного ветрянкой больного любой гнойник легко может осложниться тяжелой флегмоной, даже странно, что не осложнился. А этого уж никак старый хирург не допустит. Вот он, кряхтя, вылезает из за стола, надевает на голову хирургический колпак, готовится к походу в перевязочную.
– Яков Сергеевич, – я жестом останавливаю ветерана. – Занимайтесь своим делом. Я прооперирую несчастного.
– Ой, Дмитрий Андреевич, – прямо на глазах расцветает Мохов, – а я вас и не приметил.
– Да я тут мимо проходил и случайно увидел, как вы тут с пользой для себя общаетесь.
– Да что вы, я сам.
– Не отвлекайтесь. Заканчивайте писать выписку. Пошли, дружок, спасем тебя от страшной болезни.
– А там это, – снова мнется дружок, – еще двое ребят. Им только спросить. У одного нога болит, а у второго палец.
– Так все, к трем часам! – взрываюсь я. – Как вы вообще из отделения вышли? Кто вас выпустил? Все плановые консультации после трех.
– А может, у них не плановая? – защищает приятелей фурункулоноситель.
– А все экстренные консультации по договоренности с заведующими отделениями. Что-то ваш завтерапией мне по их поводу сегодня не звонил.
Яков Сергеевич налегает на выписку, я веду хитреца на операцию. Двое его подельников уныло бредут к выходу. Опять им после обеда сюда идти.
Сейчас хоть дали добро работать с документами на компьютере, и бумажная волокита значительно ускорилась. Странное дело, но Волобуев дольше всех сопротивлялся новым технологиям. Еще незадолго до моего прихода в отделение многие врачи писали от руки. Компьютеры были только у заведующих. Всякими правдами и неправдами доктора при помощи народных умельцев из числа наших пациентов собрали из уже списанных агрегатов работающие машины. И только тогда, когда начальник госпиталя осознал, что ему эти компы ничего не будут стоить, дал добро на их эксплуатацию. И то приказал завхозу проставить на них инвентарные номера и оформить как собственность госпиталя.
К середине февраля морозы выдохлись. Столбик термометра пополз вверх и замер у отметки минус четыре – три градуса. Пахнуло приближающейся весной. Днем на крышах домов заблестели первые сосульки, а вместе с ними выписались из госпиталя и последние больные с ветряной оспой. Карантин сняли. Теперь, если и поступали пациенты с ветрянкой, то уже лечились в профильном инфекционном отделении. Нам, наконец-то, разрешили принимать хирургических больных. Жизнь отделения стала входить в свое привычное русло.
Несколько слов о сачках
И вот мы из врачей-инфекционистов обратно превратились в хирургов. Та временная метаморфоза, что произошла с нами по вине скрытых в коридорах власти чиновников от министерства обороны, все же наложила свой отпечаток. По крайней мере, на меня точно. Я теперь не только неплохо начал разбираться в ветряной оспе, но и отлично усвоил, как можно одним росчерком пера поставить с ног на голову работу целого лечебного учреждения. Смею заверить, что на гражданке такой номер бы не прошел точно. Сразу бы нарвались на кучу жалоб и судебных исков. А здесь, пожалуйста, – хирург, травматолог, лор-врач, извольте лечить не свою патологию. Сертификата нет? Не беда! Есть приказ, а он вам и сертификат, и права, и обязанности в одном лице. А если не нравится – увольняйтесь.
Итак, последний поправившийся ветрянщик убыл из хирургии. Появились первые ласточки – больные хирургического профиля. Нужно было срочно восстанавливать разрушенную, так сказать, инфраструктуру. За те почти полтора месяца, что мы не оперировали, сильно нарушилась работа операционной. До карантина по ветряной оспе операционная работала как часы. Сестры – умницы, врачи отлично знают свое дело, санитары – солдаты срочной службы из числа выздоравливающих. Теперь тех санитаров уже нет – всех выписали в свои части. Надо набирать новых.
Раньше набор солдат для помощи в отделении и операционном блоке не вызывал ни у кого нареканий. Даже существовала штатная обслуга госпиталя, где проходили срочную службу особо блатные военнослужащие. Ведь как ни крути, а госпиталь всегда считался тепленьким местом. Сейчас все изменилось. Штатную команду сократили. А из числа гражданских лиц за такой мизер, что предлагало министерство обороны, идти на низкоквалифицировнную работу желающих не находилось. В Питере гражданскому человеку всегда можно найти более приемлемую работу даже без образования. Естественно, стали привлекать больных срочников.
И к военнослужащим срочной службы отношение-то изменилось. Если раньше наорать на солдата-матроса у офицера считалось хорошим тоном, а кое-где доходило и до рукоприкладства, то теперь все в корне изменилось. Я лично глубоко убежден, что на солдат орать нельзя, а уж тем более бить. Это совсем из ряда вон выходящее. Я не стану здесь обсуждать эту злободневную тему: ее и без меня есть кому хорошо осветить. Но и перегибать палку тоже не нужно. Все же парни находятся на действительной воинской службе. Для чего их портить излишней материнской опекой и всякого рода правозащитными комитетами? Не заступник Отечества получится, а кисейная барышня. Если чуть что – в слезики и мамочке в юбку жалиться. Есть Устав, он и определяет все взаимоотношения между военнослужащими и саму военную службу. Только без фанатизма.
